Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— Но мы обсудили еще не все, — промолвил священник со свойственной ему непреклонной мягкостью. — Вы должны принять решение относительно Жака.
Господин Тибо встрепенулся.
— Не уподобляйтесь тем, кто, исполнив тяжкую и ответственную обязанность, считает, что совесть у них теперь чиста, и пренебрегает своими каждодневными обязанностями. Даже если испытание, которому вы подвергли ребенка, и не столь вредно, как я того опасаюсь, не продолжайте его. Вспомните раба, который закопал доверенный ему господином талант [49] . Так что, мой друг, не уходите отсюда, прежде чем не осознаете свой долг.
49
Вспомните раба, который закопал… талант. — Намек на евангельскую притчу о господине, давшем трем рабам своим по монете таланту. Двое из них умножили данное им, тогда как третий закопал монету в землю, за что и был наказан.
Господин Тибо стоял и отрицательно качал головой, но на его лице уже не было прежнего упрямства. Аббат встал.
— Самое трудное, — пробормотал он, — это не подавать виду, что вы уступаете Антуану.
Увидев, что удар попал в цель, он прошелся по комнате и внезапно заговорил непринужденным тоном:
— Знаете, что сделал бы я на вашем месте, дорогой друг? Я бы ему сказал: "Ты хочешь, чтобы твой брат покинул исправительную колонию? Да? Ты все еще этого хочешь? Что ж, ловлю тебя на слове, поезжай за ним — но бери его себе. Ты захотел, чтобы он вернулся, — занимайся им сам!"
Господин Тибо не шелохнулся. Аббат продолжал:
— Я бы даже пошел еще дальше. Я сказал бы ему: "Я не желаю видеть Жака у себя в доме. Устраивайся как хочешь. Ты вечно даешь нам понять, что мы не умеем с ним обращаться. Вот и возьмись-ка сам!" И сдал бы ему брата с рук на руки. Поселил бы их обоих где-нибудь на стороне, — разумеется, поблизости, чтобы они могли у вас столоваться; но я бы предоставил Антуану полное право руководить братом. Не спешите с возражениями, дорогой друг, — прибавил он, хотя г-н Тибо по-прежнему хранил неподвижность, — погодите, дайте мне закончить, мой план вовсе не так уж фантастичен, как кажется…
Он вернулся к креслу, сел и облокотился на стол.
— Следите за моей мыслью, — сказал он. — Во-первых, готов об заклад побиться, что Жак легче подчинится власти старшего брата, чем вашей, и я даже думаю, что, пользуясь большей свободой, он утратит тот дух непослушания и бунтарства, который мы знали за ним прежде. Во-вторых, что касается Антуана, его серьезность будет для нас порукой. Я уверен, что, будучи пойман на слове, он не откажется от этого способа вызволить брата. Что же касается тех прискорбных наклонностей, по поводу которых мы сокрушались сегодня, то вот что я вам скажу: от малой причины могут произойти большие последствия; думаю, что, перелагая на него ответственность за юную душу, вы получаете тем самым наилучший противовес, и это неизбежно приведет его к менее… анархическим взглядам на общество, нравственность и религию. В-третьих, ваша отеческая власть, огражденная таким образом от тех повседневных трений, которые подтачивают и ослабляют ее, полностью сохранит свой авторитет и сможет осуществлять верховное руководство обоими сыновьями, каковое является ее уделом и, я бы сказал, главным предназначением. Наконец, — тут голос аббата обрел особую доверительность, — должен вам признаться, что, на мой взгляд, было бы весьма желательным, чтобы к моменту выборов Жак покинул Круи и все толки об этом деле раз и навсегда прекратились. Известность влечет за собой всяческие интервью и анкеты; вы подвергнетесь нападкам прессы… Соображение совершенно второстепенное, я знаю; но в конечном счете…
Господин Тибо бросил на священника взгляд, в котором угадывалось беспокойство. Он не хотел себе признаться, но это освобождение Жака из-под ареста облегчало его совесть; предложенная аббатом комбинация сулила одни лишь выгоды, поскольку спасала его самолюбие в глазах Антуана и возвращала Жака к обычной жизни, не посягая при этом на досуг г-на Тибо.
— Если б я был уверен, — сказал он наконец, — что этот негодяй, как только мы его выпустим, не причинит нам новых неприятностей…
На сей раз битва была выиграна.
Аббат обещал взять на себя негласное наблюдение за жизнью Антуана и Жака, по крайней мере, в самые первые месяцы. Затем он согласился прийти завтра к обеду на Университетскую улицу и принять участие в разговоре, который отец собирался повести со старшим сыном.
Господин Тибо встал. Он уходил с легким, обновившимся сердцем. Но когда он порывисто сжал руки своего духовника, его снова охватило сомнение.
— Да простит мне господь, что я такой, — жалобно проговорил он.
Аббат окинул его счастливым взглядом.
— "Кто из вас, — прошептал он, — имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? — И, воздев перст, заключил с легкой улыбкой: — Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся…"
VI. Николь просит приюта у г-жи де Фонтанен
Как-то утром, часов около девяти, консьержка дома на улице Обсерватории вызвала г-жу де Фонтанен. Ее желает видеть одна "особа", которая отказалась, однако, подняться и не хочет себя назвать.
— Особа? Женщина?
— Девушка.
Госпожа де Фонтанен попятилась. Вероятно, очередная интрижка Жерома. Может быть, шантаж?
— И такая молоденькая! — добавила привратница. — Совсем еще ребенок.
— Сейчас спущусь.
В самом деле, в сумраке швейцарской прятался ребенок, и когда он наконец поднял голову…
— Николь? — воскликнула г-жа де Фонтанен, узнав дочь Ноэми Пти-Дютрёй.
Николь чуть было не бросилась тетке в объятия, но подавила свой порыв. Лицо у нее было серое, осунувшееся. Она не плакала, глаза были широко раскрыты, брови высоко подняты; она казалась возбужденной, полной решимости и отлично владела собой.
— Тетя, мне нужно с вами поговорить.
— Пойдем.
— Не в квартире.
— Почему?
— Нет, не в квартире.
— Но почему же? Я одна.
Она почувствовала, что Николь колеблется.
— Даниэль в лицее, Женни пошла на урок музыки, — говорю тебе, что я до обеда одна. Ну, пойдем.
Николь молча последовала за ней. Г-жа де Фонтанен провела ее к себе в спальню.
— Что случилось? — Она не могла скрыть своего недоверия. — Кто тебя прислал? Откуда ты пришла?
Николь смотрела на нее, не опуская глаз; ее ресницы дрожали.
— Я убежала.
— Ах, — вздохнула г-жа де Фонтанен со страдальческим выражением лица. Но все же почувствовала облегчение. — И пришла сюда?
Николь повела плечами, точно говоря: "А куда мне было идти? У меня больше никого нет".
— Садись, дорогая. Ну… У тебя измученный вид. Ты голодна?
— Немножко.
Она виновато улыбнулась.
— Так что ж ты молчишь? — воскликнула г-жа де Фонтанен, увлекая Николь в столовую.