Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
Прошла томительная минута. Филип сидел молча, не отрывая глаз от стрелки. И вдруг Антуан почувствовал удар в сердце: сосредоточенное загадочное лицо Филипа вызвало в нем внезапное воспоминание, очень яркое, но уже давно забытое. Как-то в клинике - было это в самом начале его работы с Филипом - после консилиума, на котором Филипу пришлось поставить диагноз по поводу одного запутанного случая, он схватил Антуана за руки и в припадке мальчишеской откровенности заявил: "Видите ли, друг мой, врач прежде всего обязан во всех критических случаях уединиться, пораздумать. И для этого существует незаменимое средство - хронометр. Врач должен носить в жилетном кармане красивый и внушительный хронометр величиной по меньшей мере с чайное блюдечко. И тогда он спасен. Пусть его осаждают взволнованные родственники, пусть ему придется оказывать первую помощь пострадавшему на улице, посреди толпы, забрасывающей его вопросами, - если он хочет сосредоточиться, если он хочет, чтобы к нему не лезли, достаточно сделать этот магический жест: демонстративно вытащить из кармана свою луковицу и начать щупать пульс. И сразу же полнейшая тишина, врач один, без посторонних, хотя и окружен людьми. И пока он стоит так, уткнувши нос в циферблат, можно спокойно взвесить "за" и "против", поставить диагноз так же хладнокровно, как у себя в кабинете, когда он, охватив голову руками, уходит в свои мысли. Верьте опыту, друг мой; не теряйте времени, бегите и покупайте себе хронометр внушительных размеров!"
Филип не заметил смятения Антуана. Он отнял руку, неторопливо выпрямился.
– Пульс ускоренный, несколько неровный. Несомненно. Несколько... Но хорошего наполнения.
– Да, а в иные дни, особенно к вечеру, наоборот, - слабый, трудно ощутимый. Вот подите-ка! А потом, когда усиливаются легочные явления, опять ускорение. Обычно с перебоями.
– А вы проверяли внутриглазное давление?
– Это не приводит к заметному замедлению пульса.
Они снова помолчали.
– Сейчас я уже легочный больной, - сказал Антуан с принужденной улыбкой.
– А в один прекрасный день стану еще и сердечником...
Филип жестом прервал его.
– Ну, повышенное кровяное давление и тахикардия часто являются самозащитой организма, Тибо. Мне вас нечего учить. В случае минимальной эмболии мозга - вы это знаете так же хорошо, как и я, - только с помощью повышенного давления и тахикардии сердце успешно борется против закупорки легочных альвеол. Роже это доказал. И после него многие другие.
Антуан ничего не ответил. Жестокий кашель согнул его пополам.
– А какое применялось лечение?
– спросил Филип, казалось, сам не придавая значения своему вопросу.
Откашлявшись, Антуан устало пожал плечами.
– Все! Мы перепробовали все, кроме препаратов опия, конечно. Серу... И потом мышьяк... И опять серу, и опять мышьяк...
Голос его звучал слабо, хрипло, прерывисто. Он замолчал. Он обессилел от долгого разговора. Откинувшись всем телом назад и прижавшись затылком к спинке стула, он несколько секунд просидел так, не двигаясь, прикрыв глаза. Когда он поднял веки, то увидел, что Филип смотрит на него пристальным, полным нежности взглядом. Это выражение доброты потрясло Антуана больше, чем если бы он заметил в глазах Филипа тревогу. Антуан пробормотал:
– Вы не ожидали увидеть меня таким вот...
– Совсем напротив, - прервал его Филип и засмеялся.
– Я никак не думал, судя по вашему последнему письму, что вы такой молодец.
– И вдруг без всякого перехода он добавил: - А сейчас послушаем, что у вас там внутри.
Антуан с трудом поднялся. Он снял с себя мундир.
– Сделаем все по форме, - весело сказал Филип.
– Ложитесь-ка сюда.
Он показал на кушетку, покрытую белой простыней, где обычно выслушивал больных. Антуан покорно лег. Филип опустился на колени возле кушетки и, не говоря ни слова, стал тщательно исследовать Антуана. Потом резким движением поднялся.
– Гм, - сказал он, стараясь незаметно для Антуана избежать его тревожного взгляда.
– Ясно... рассеянные свистящие хрипы... Возможен инфильтрат... некоторое полнокровие всей верхушки правого легкого.
– Наконец он решился взглянуть на Антуана.
– Я не сказал вам ничего нового, не так ли?
– Да, - ответил Антуан. Он медленно встал с кушетки.
– Черт возьми!
– проговорил Филип, подходя своей развинченной походкой к письменному столу. Он уселся, машинальным жестом вытащил из кармана вечное перо, как будто собирался выписать рецепт.
– Эмфизема легких, это бесспорно. Чтобы быть совершенно откровенным, скажу вам, что повышенная чувствительность слизистых оболочек может сохраниться долго.
– Он поиграл вечным пером и, приподняв брови, рассеянно огляделся вокруг.
– Ну, вот и все, - добавил он, резким движением захлопывая лежавший перед ним телефонный справочник.
Антуан подошел к нему и уперся ладонью о край стола. Филип завинтил вечную ручку, спрятал ее в карман, поднял голову и сказал раздельно, выделяя каждое слово:
– Это неприятно, голубчик! Но не более того!
Антуан молча выпрямился и, подойдя к камину, стал надевать перед зеркалом воротничок.
В дверь тихонько постучали два раза.
– Вот и обед готов, - заявил повеселевшим голосом Филип.
Но он продолжал неподвижно сидеть за письменным столом. Антуан опять подошел к нему и опять оперся руками о стол.
– Я делал все, что только можно было делать, Патрон, - пробормотал он устало.
– Все! Я упорно пробовал все известные мне средства. Я регулярно веду клинические наблюдения над самим собой, как над любым своим пациентом. Я с первого дня систематически все записываю. У меня кучи анализов, рентгеновских снимков. Я целиком поглощен самим собою, избегаю малейшей неосторожности, стараюсь не упустить ни одного шанса.
– Он вздохнул.
– И все-таки в иные дни трудно сохранить мужество.
– Неправильно! Ведь вы замечаете улучшение?
– В том-то и дело, что я не уверен, что замечаю улучшение!
– произнес Антуан.
Эти слова вырвались у него непроизвольно, бессознательно. Он почти выкрикнул их, выкрикнул неожиданно для себя. И тут он вдруг почувствовал тревогу, как будто эти слова выдали тайную мысль, которой он никогда не позволял выходить наружу. Капельки пота проступили у него над верхней губой.
Заметил ли Филип это смятение? Понял ли он, как оно трагично? Не потому ли, что он мастерски умел владеть собой, лицо его осталось и в эту минуту таким спокойным, открытым? Нет, трудно было заподозрить Патрона в столь утонченном притворстве, - так весело он передергивал плечами, с такой живостью и иронией звучал его фальцет:
– Хотите, я вам открою все без утайки, друг мой? Ну, вот вам: я счастлив, что ваше выздоровление идет столь медленно!
– С минуту он упивался удивлением Антуана.
– Послушайте-ка. Из шести прежних моих ассистентов, которых я почитал за своих родных детей, трое убиты, двое остались калеками на всю жизнь. Признаюсь, - пусть это эгоистично, - я ничего не имею против того, что мой шестой пока в безопасности, что долгие месяцы ему суждено еще жить под ласковым солнцем юга, в полутора тысячах километрах от фронта! Думайте обо мне все, что угодно, - мне вовсе не улыбается мысль, что вы можете выздороветь, пока еще длится этот кошмар. Если бы вы в октябре прошлого года не были отравлены газом, кто знает, смогли ли бы мы сегодня обедать вместе.
– Он легко поднялся со стула.
– Ну, довольно, пойдемте в столовую.