Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
"Он прав, - подумал Антуан, невольно поддаваясь убедительной и веселой интонации Филипа.
– Что бы ни было, основа все-таки крепкая..."
На обеденном столе дымилась полная тарелка супа. (Много лет Филип питался только супом и компотом.)
Возле прибора Антуана стоял графин с молоком и чашка, специально для него приготовленные.
– Дени не подогрел молока, но если хотите...
– Нет, благодарю, я пью только холодное, так приятней.
– Без сахара?
Приступ кашля помешал Антуану ответить. Он отрицательно махнул рукой. Филип старался не глядеть в его сторону, решив раз навсегда не замечать этого кашля, говорить о чем угодно, только не о болезни, и как можно быстрее дать другое направление разговору. Задумчиво водя ложкой по тарелке, он ожидал конца приступа. Потом, желая прервать молчание, становившееся тягостным, начал самым естественным тоном:
– А я опять целый день сражался с нашей санитарной комиссией... Трудно представить себе что-нибудь более дикое, чем наши официальные инструкции касательно противотифозных прививок!
Антуан улыбнулся и отхлебнул молока, чтобы прочистить горло.
– Но все-таки вы многого добились, Патрон, за эти три года!
– Не без труда, мой друг, уверяю вас.
– Он хотел было заговорить на другую тему, но не нашелся и повторил: - Не без труда! Когда в пятнадцатом году я начал заниматься организацией санитарной службы, вы представить себе не можете, что там творилось!
"Уж кто-кто, а я-то представляю", - подумал Антуан. Но ему не хотелось говорить, и он понимающе улыбнулся.
– Было это как раз в то самое время, - продолжал Филип, - когда раненых эвакуировали еще в обычных поездах, в каких возят войска или снаряжение... а то и просто в вагонах для скота! Я собственными глазами видел несчастных, которые по целым суткам ждали отправления в нетопленых вагонах, потому что их еще не набралось требуемое инструкцией количество. Чаще всего их кормили местные жители... и перевязывали их, худо ли, хорошо ли, сердобольные дамы или старые местные аптекари! А когда наконец их отправляли, приходилось трястись еще двое-трое суток. Неудивительно, что в каждом составе мы имели огромный процент больных столбняком. Их распихивали по госпиталям, которые и так были битком набиты, где не хватало буквально всего. Ни антисептических средств, ни бинтов; о резиновых перчатках я уж не говорю!
– Я видел в четырех-пяти километрах от передовых позиций, - произнес Антуан с усилием, - хирургические передвижные госпитали, где кипятили инструменты... в старых кастрюлях... в обыкновенных печках...
– Это еще, на худой конец, можно объяснить. Трудно было справиться с наплывом...
– Филип насмешливо хихикнул.
– Спрос превышал предложение... Война не останавливается перед расходами! Она не считается с официальными наметками! Но вот что непростительно, друг мой, - продолжал он уже серьезным тоном, - это система мобилизации медицинского персонала - она была организована и проведена преступно! В распоряжении командования с первого дня имелись превосходнейшие кадры резервистов. И что же? Когда меня послали в первый раз в инспекционную поездку, я установил, что такие крупнейшие специалисты, как Дейтч, Алуэн, работали простыми санитарами в госпиталях, которыми руководили врачи двадцати восьми, тридцати лет от роду! Во главе крупнейших хирургических госпиталей стояли невежды, которые в лучшем случае могли вскрыть простой нарыв и которые решали вопросы о серьезнейших хирургических вмешательствах, ампутировали направо и налево; и все это только потому, что у них были четыре галуна на рукаве, и они не желали считаться с мнением мобилизованных врачей, работавших под их началом, - будь то крупнейшие хирурги!.. Нам пришлось потратить месяцы и месяцы - моим коллегам и мне, - чтобы добиться самых неотложных мероприятий. Пришлось буквально все поставить вверх дном, чтобы пересмотреть инструкции и поручить эвакуацию раненых врачам-профессионалам... Чтобы отказались, например, от нелепого порядка загружать сначала наиболее отдаленные госпитали, не считаясь ни с серьезностью ранения, ни с тем, как срочно нужна врачебная помощь. Очень часто отправляли в Бордо или Перпеньян раненных в голову, которые, естественно, не доезжали до места назначения, потому что умирали по дороге от гангрены или столбняка! А ведь в девяноста девяти случаях из ста этих несчастных можно было бы спасти, если бы необходимая операция была произведена в течение полусуток!
– Вдруг негодование его улеглось, и он улыбнулся: - А знаете, кто мне много помог в начале моей работы? Вы будете удивлены! Одна из ваших пациенток, друг мой! Да вы ее знаете: мать той девочки, которую мы с вами уложили в гипс и отправили в Берк.
– Госпожа де Батенкур?
– смутившись, пробормотал Антуан.
– Ну да! Вы писали мне о ней, помните, в четырнадцатом году?
В самом деле, в первые месяцы войны, когда Антуан получил открытку от Симона, в которой тот извещал, что мисс Мэри уехала в Англию, оставив больную девочку одну в Берке, он попросил Филипа заняться Гюгетой. Филип съездил в Берк и решил, что девочке можно без особого риска разрешить вставать с постели.
– Я часто встречался в то время с госпожой де Батенкур. Эта дама знала буквально весь Париж! В двадцать четыре часа она устроила мне аудиенцию, которой я безуспешно добивался в течение полутора месяцев; благодаря ей я смог лично увидеться с министром, поговорить с ним на свободе, изложить ему все мои претензии, все, что наболело у меня на сердце... Визит длился почти два часа, мой милый, И это решило все.
Антуан молчал. Он внимательно рассматривал пустую чашку, хотя рассматривать было нечего. Спохватившись, он для виду налил себе немного молока.
– А ваша маленькая протеже стала славной девушкой, - сказал Филип, удивляясь, что Антуан не расспрашивает его о Гюгете.
– Я не теряю ее из виду... Она приходит показаться раз в три-четыре месяца...
"Знал ли он о моей связи с Анной?" - подумал Антуан. И заставил себя спросить:
– Она живет в Турени?
– Нет, в Версале, вместе со своим отчимом. Батенкур поселился в Версале, хотел остаться вблизи Парижа. Его лечит Шатено. Ну и невезучий этот Батенкур!
"Нет, - подумал Антуан.
– Если бы он знал, он не сказал бы "невезучий".
– А вы знаете, как он был ранен?
– Да, смутно... Кажется, во время отпуска?
– Он два года провел на фронте, и хоть бы царапина! И потом ночью в Сен-Жюст-ан-Шоссе - он ехал в отпуск - их поезд задержался на запасных путях. И как раз в это время немецкие аэропланы бомбардировали вокзал! Когда его нашли, лицо у него было разбито вдребезги, один глаз потерян, другой под угрозой... Шатено систематически следит за его состоянием. Вы знаете, он почти ослеп...
Антуан вспомнил ясные, честные глаза Симона в тот вечер, когда тот пришел к нему на Университетскую улицу незадолго до мобилизации, после чего Антуан решил порвать с Анной.
– А что...
– начал он. Голос его был так слаб, что Филип нагнулся к нему.
– А госпожа де Батенкур с ним?
– Да ведь она в Америке!
– Ах, так!
– Сам не зная почему, Антуан вдруг почувствовал облегчение.
Филип, молча, улыбаясь, пережидал, пока Дени поставит миску с вишневым компотом.
– Да... та дамочка...
– начал Филип, медленно наливая себе компоту в тарелку и провожая взглядам Дени, выходившего из комнаты, - странное она, по-видимому, существо!
– Он помолчал, держа ложку у рта.
– А ваше мнение?
"Знает или нет?" - снова подумал Антуан.
Он неопределенно улыбнулся. (В присутствии Патрона Тибо терял весь свой апломб и как бы автоматически становился молодым врачом, который поначалу терялся в присутствии доктора Филипа.)
– Да, в Америке!.. Последний раз, когда я видел девочку, она мне сказала: "Мама, конечно, поселится в Нью-Йорке; там у нее много друзей". Говорят, что ее послал туда с каким-то поручением один из бесчисленных комитетов французской пропаганды... И что ее поездка совпала с возвращением в Соединенные Штаты некоего американского капитана, который состоял одно время в Париже при посольстве.
"Нет, - решил Антуан.
– Явно не знает".
Филип выплюнул на тарелку косточки, обтер бородку и продолжал:
– По крайней мере, так утверждает Лебель; он все еще руководит госпиталем, основанным госпожой де Батенкур в ее имении возле Тура. Говорят, она до сих пор субсидирует госпиталь по-царски... Но Лебелю верить не приходится: утверждают, что и сам он, несмотря на свои седины, был... слишком интимным ее сотрудником... Тогда понятно, почему он бросил все и провел безвыездно в Турени всю первую зиму войны... А почему вы больше не пьете?