Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
– Гм!
– отозвался Жак.
Старик кивнул головой и процедил сквозь зубы:
– К сведению тех, кого это интересует!
Он заметил, что Женни сильно побледнела и смотрит на него с ужасом. Он улыбнулся ей.
– Успокойтесь, красавица... Это не значит, что всех нас сегодня же вечером поставят к стенке. Приказ выпущен на всякий случай. Они хотят, чтобы в тот день, когда им заблагорассудится убрать всех нас подальше и совершенно безнаказанно организовать резню, - чтобы в этот день им осталось только отдать распоряжение своим бригадам особого назначения... В предместьях уже работают шпики. Говорят, был обыск в "Драпо руж" и в "Лютт". Изакович чуть было не попался нынче утром во время уличной облавы в Пюто. Фюзе засадили в тюрьму; его обвиняют в том, что он автор "Окровавленных рук", - знаешь, воззвания против генерального штаба... Будет жарко, надо быть к этому готовыми, ребятки.
Они вошли в кафе. Жак усадил Женни в нижнем зале, где почти не было публики.
– Закусите с нами, - предложил Жак типографу.
– Нет.
– Мурлан поднял руку, указывая на потолок.
– Я на минутку загляну туда, узнаю, что слышно... Сколько глупостей, наверно, наговорили там сегодня, начиная с утра... До свиданья.
– Он пожал руку Жака и еще раз пробормотал: - Поверь мне, мальчуган, утекай отсюда!
Перед тем как уйти, он посмотрел на молодую пару с неожиданно доброй и дружеской улыбкой. Они услышали, как затряслась винтовая лесенка под его гулкими шагами.
– Где вы ночуете сегодня?
– с тревогой спросила Женни.
– Не в тех меблированных комнатах, адрес которых они вчера записали?
– Ну, - сказал он небрежно, - я не уверен даже, что они оказали мне честь занести мое имя в черные списки... Впрочем, не беспокойтесь, я и сам не намерен появляться у Льебара, - добавил он, видя ее тревожный взгляд. Мой саквояж я оставил сегодня утром у Мурлана. Что же касается документов, которые могли бы меня скомпрометировать, то они в пачке, оставленной у вас.
– Да, - сказала она, глядя на него.
– У нас дома вы ничем не рискуете.
Он не садился. Он заказал чай, но у него не хватило терпения дождаться, пока его подадут Женни.
– Вам удобно здесь?.. Я иду в "Юма"... Не уходите отсюда.
– Вы вернетесь?
– спросила она прерывающимся голосом. Ее вдруг охватил страх. Она опустила глаза, чтобы он не заметил ее смятения. И почувствовала, что рука Жака опустилась на ее руку. Этот немой упрек заставил ее покраснеть.
– Я пошутила... Идите! Не беспокойтесь обо мне...
Оставшись одна, она выпила несколько глотков принесенного ей чая горькой жидкости, пахнувшей ромашкой. Затем, отодвинув чашку, облокотилась на прохладный мрамор.
Через широко распахнутое окно вливался вместе с уличным шумом ослепительный свет, от которого сверкали зеркала, стеклянные этажерки, медные перекладины, красное дерево конторки. Среди всех этих отблесков содержатель кафе прополаскивал графины; вода лилась, напоминая журчанье ручейка. На столах валялись газеты. Женни смотрела по сторонам, не думая ни о чем определенном. Время шло. Навязчивые ребяческие представления, мрачные мысли, внезапные страхи бродили, словно призраки, в ее утомленном мозгу. Она пыталась сосредоточить свое внимание на серой кошке, свернувшейся в клубок на скамеечке рядом с ней. Спала ли эта кошка? Глаза ее были закрыты, но уши двигались. У нее был такой вид, словно она насильно заставляет себя спать. Может быть, и она тоже была подвержена действию этой смутной, носившейся в воздухе тревоги? Кончики ее изогнутых лапок замерли в сладостной неподвижности, которая, однако, казалась притворной. Спала ли она? Или только делала вид, что спит? Кого она хотела обмануть? Может быть, самое себя?.. Смеркалось. Время от времени мужчины в рабочей одежде входили, обменивались с содержателем кафе взглядами соучастников, проходили через зал и взбирались наверх, на антресоли. Когда они открывали дверь, волна шума, отголосков спора на минуту смешивалась с уличным гулом.
– Вот и я!
Женни вздрогнула: она не заметила, как вошел Жак.
Он сел рядом с ней. Лоб его был покрыт крупными каплями пота. Резко тряхнув головой, он откинул прядь волос и вытер лицо.
– Хорошая, очень хорошая новость во всем этом хаосе!
– сказал он вполголоса.
– Нам передали по телефону сообщение, полученное через Брюссель от германских социал-демократов. Они не отказываются от борьбы, наоборот! Жорес прав: эти люди - наши братья, они не струсят! Они переживают там те же тревоги, что и мы. И они более чем когда-либо хотят сохранить связь, чтобы иметь возможность действовать сообща. Но так как в Германии осадное положение, сношения между ними и нами будут очень затруднены. И вот они посылают к нам через Бельгию делегата, Германа Мюллера, который должен приехать завтра и, как видно, облечен широкими полномочиями. Все думают, что он едет договариваться с французскими социалистами относительно немедленного и широкого выступления против сил войны. Понимаете? В "Юма" все надежды сосредоточились сейчас на этом неожиданном посланце, на этой решающей завтрашней встрече Мюллера и Жореса - встрече двух пролетариатов... И, конечно, они выработают вместе окончательные решения! По мнению Стефани, речь идет сейчас о том, чтобы организовать наконец в обеих странах широкое выступление рабочего класса - не меньше. Давно пора! Но никогда не поздно. Всеобщая забастовка может еще спасти все!
Он говорил быстро, отрывисто, невольно заражая лихорадочностью своего тона.
– Патрон решил опубликовать завтра грозную статью... Нечто вроде "Я обвиняю" Золя...
По неопределенно-вопросительному взгляду Женни он увидел, что это сравнение, - которое, впрочем, принадлежало не ему, а Пажесу, секретарю Галло, - не вызвало в ее уме никакого отчетливого представления, и в течение нескольких секунд он с жестокой ясностью ощущал все, что еще разделяло их.
– Вы только что говорили с Жоресом?
– спросила она наивно.
– Нет, сегодня не говорил. Но я стоял на лестнице с Пажесом в тот самый момент, когда Жорес выходил из редакции. Он, как всегда, был окружен группой друзей. Я слышал, как он сказал им: "Все это я вставлю в мою завтрашнюю статью, вот увидите! Я разоблачу всех виновных! На этот раз я хочу сказать все, что знаю!" И, честное слово, мне кажется, он смеялся, этот изумительный человек! Да, он смеялся! У него особенный смех, смех добродушного великана, бодрящий... Затем он сказал: "Но прежде всего идемте обедать. В ближайший ресторан, согласны? К Альберу".
Она молчала, устремив на Жака внимательный взгляд.
– Вам интересно было бы взглянуть на него вблизи?
– спросил он. Пойдемте в "Круассан", закусим. Я покажу вам Жореса... Я голоден. Имеем же право пообедать и мы с вами!
– Убийство Жореса
Было около десяти часов. Большинство завсегдатаев уже ушло из ресторана. Жак и Женни заняли столик справа, где было мало народу.
Жорес и его друзья сидели слева от входа, параллельно улице Монмартр, за длинным столом, составленным из нескольких маленьких.
– Вы видите его?
– спросил Жак.
– На скамейке, вон там, посередине, спиной к окну. Посмотрите, он повернулся и говорит с Альбером, содержателем ресторана.
– У него не такой уж встревоженный вид, - прошептала Женни с удивлением, восхитившим Жака; он взял ее за локоть и ласково сжал его.
– А остальных вы тоже знаете?
– Да. Направо от Жореса сидит Филипп Ландриё. Толстяк налево - это Ренодель. Напротив Реноделя - Дюбрейль 40 . Рядом с Дюбрейлем - Жан Лонге 41 .