Семья Зитаров. Том 1

Лацис Вилис Тенисович

5

Обратный путь в Архангельск оказался очень трудным. Еще на пути к Нордкапу начался шторм. Он сопровождал «Пинегу» вдоль всего мурманского побережья и немного утих лишь у входа в Белое море. Плавание затянулось на целую неделю.

Это было трудное для команды время. Матросы мокли и дрогли на арктическом ветру, кочегары изнывали от зноя топок, бункеры то и дело опустошались, и трюмные не успевали подвозить в кочегарку топливо. Всем надоел затянувшийся рейс, чуть ли не ежеминутно кто-нибудь спрашивал у штурманов, сколько миль пройдено в предыдущую смену, но ответы звучали неутешительно.

На время все будто забыли

о пари Джонита и оставили его в покое, хотя именно сейчас, когда каждый кочегар был доведен изнурительной работой до такого состояния нервного напряжения, что малейшее раздражение могло вызвать взрыв, легко было бы добиться нарушения пари со стороны Джонита. Но ему и без подстрекательств товарищей было не сладко. Взвинченный до отказа, физически изнуренный, он впервые за все время своей работы кочегаром не мог выругать чифа за плохой уголь и клясть матросов, стоящих у штурвала. Он помрачнел, сделался каким-то подавленным, потухшим — словно его неисчерпаемая жизнерадостность и энергия сгорели в огне испытаний. Никогда в жизни не мечтал он с такой жадностью о кружке пенистого пива и о возможности забыться в огненном винном угаре, как в эти тяжелые для него дни. Джонит знал: когда пароход придет в порт и люди получат аванс в счет жалованья, все устремятся к Карпу, зальют воспоминания о пережитых муках и утолят жажду. Все уйдут, а он останется на пароходе и будет терпеть еще две недели, пока наступит час избавления для пленника «Пинеги». Пусть это послужит наказанием за его высокомерие, за гордость. Жалел ли он о необдуманном обещании? Нет, он только осознал теперь, что все это смешно и глупо, потому что никому не нужно. Какой смысл в том, что он несколько недель ломал свои привычки в угоду окружающим и мучил себя, если после этого все пойдет по-старому? Пусть Ингус не воображает, что Джонит после окончания срока пари будет продолжать жить так, как теперь. Он не станет принуждать себя делать лишнее, ненужное, нарушающее привычную жизнь, не пожертвует для других своими удобствами и свободой. Если кто-либо рассчитывает на это, он горько заблуждается. Джонит не ребенок.

Все случилось именно так, как он и предполагал. Едва только пароход вошел в порт, товарищи по каюте оставили Джонита одного. У многих в городе были родственники, другие нашли знакомых на соседних судах, а те, у кого не было ни родственников, ни знакомых, нашли общество за деньги в соответствующем месте. Покутив основательно, они возвратились на пароход поздней ночью, а кое-кто и на следующий день, с покрасневшими, утомленными глазами.

Немного отдохнув от трудного рейса, они вспомнили про Джонита и опять принялись травить его. Длинный Путраймс вытащил из сундучка мандолину, которую он за последнее время ни разу не брал в руки, и каюта наполнилась невыносимыми звуками. На столе по-прежнему валялись хлебные крошки, в тарелках сутками ржавели вилки и ножи, а за обедом и ужином разговор шел преимущественно о баптистах и Синем Кресте. Кто-то из матросов однажды, убирая палубу, озорничая, направил из шланга мощную струю воды прямо в грудь Джониту и облил его с ног до головы. Увидев это, даже тихоня боцман Зирнис не выдержал и обругал матроса.

— Ничего, сейчас ведь не холодно, — улыбнулся Джонит. — Он просто кое о чем забыл.

— О чем? — спросил матрос.

Джонит промолчал. Забыл не только этот матрос, забыли многие из экипажа «Пинеги» о том, чего не мог забыть Джонит и что с особой силой воскресало в его памяти при каждой новой нанесенной ему обиде или оскорблении: о том, что приближается срок окончания пари. Он не мог понять забывчивости товарищей, не понимал, как можно так опрометчиво увлекаться опасной игрой, которая в скором времени грозит повернуться против них самих. Пусть стараются, пусть копят горящие угли у себя над головой — еще осталось каких-нибудь десять дней. И тогда…

В этом «и тогда…» таилась угроза, придававшая

Джониту силы выдержать испытание до конца. Его только беспокоило, что пароход к этому времени может уйти в море — погрузка шла очень быстро. Но надвигалась ранняя северная зима, и для «Пинеги» заблаговременно был приготовлен груз на обратный рейс — две тысячи сажен крепежного леса. Контора торопила погрузку всеми способами, то увеличивая количество грузчиков, то оставляя людей на сверхурочные работы. Джонит рассчитал дни и с радостью убедился, что пароход не успеет выйти в море до окончания срока пари. В худшем случае в его распоряжении останутся, по крайней мере, одни сутки. Ему будет достаточно и этого.

В начале октября Джонит взял жалованье за истекший месяц и небольшой остаток от прошлых месяцев. Но он ничего не покупал.

В пятницу утром Джонит остановил Ингуса на палубе и спросил, не забыл ли он, что сегодня ночью ровно в двенадцать истекает срок пари.

Нет, Ингус помнил об этом.

— Позаботься, чтобы к тому времени твой месячный оклад лежал у тебя в кармане. Я выигрываю пари, и ты обязан своевременно уплатить мне деньги. Никаких отсрочек я не дам.

— Хорошо, о деньгах не беспокойся, они у меня уже приготовлены, — ответил Ингус. — Только неизвестно еще, что может случиться до полуночи.

— Ничего не произойдет, зря надеешься, — улыбнулся Джонит. — Я уже придумал, куда употребить выигранные деньги. Вечером мы оба сходим к Карпу, позовем с собой ребят, и я буду платить за всех. Истрачу все до последней копейки, с такими деньгами иначе не поступишь.

— Мне все равно, — ответил Ингус.

Вечером весь кубрик получил приглашение явиться к Карпу — до полуночи каждый сам платит за себя, за дальнейшее отвечает Джонит.

Перспектива бесплатной выпивки соблазнила многих. У кого еще сохранился какой-нибудь рубль, ушли на берег сразу после ужина. Те, кто порасчетливее или у кого не было денег, томились на пароходе до десяти часов, затем тоже последовали примеру товарищей. Когда все ушли, Джонит повязал на шею шелковый платок, надел недавно выстиранный макинтош и разыскал Ингуса.

— Ну, пошли.

За час до полуночи они явились к Карпу. Тайный кабачок, устроенный в «личных апартаментах» владельца чайной, гудел от посетителей, и все восторженно приветствовали пришельцев.

6

Ни для кого не было секретом, что в чайной Карпа продается чай двух сортов и что те, кто являются в его заведение с парадного хода, никогда не получают того, что подносится посетителям, проникающим к нему со двора. Но никто не мешал ему заниматься этими темными делами, взяточники привыкли на многое смотреть сквозь пальцы.

— Что господа будут пить? — спросил официант, когда Ингус с Джонитом уселись за отдельный столик, стоявший в стороне.

— Дай сельтерской, нет, — чаю… — заказал Джонит. Ингус улыбнулся. Улыбнулся и официант: заказ Джонита не соответствовал традициям этого заведения.

— Какой чай господин желает, обыкновенный или крепкий? — спросил он.

— О-бык-но-венный! — отчеканивая каждый слог, повторил Джонит. — А лучше всего вскипяти мне стакан молока, если у вас есть под рукой. Хочется согреться, — простодушно пояснил он, поворачиваясь к Ингусу. — Ты на меня не смотри. Пей, что тебе хочется.

Ингус заказал пиво. Кроме экипажа «Пинеги», у Карпа собрались моряки и с других судов. Они удивленно зашептались, когда официант поставил на стол перед Джонитом стакан кипяченого молока. Пинегинцы, посмеиваясь, рассказали чужим морякам о причинах странного вкуса Джонита.

Теперь улыбались все посетители кабачка, они подталкивали один другого локтем в бок, кое-где прорывался приглушенный смех. Только Джонит с серьезной миной пил маленькими глотками горячее молоко, с наслаждением причмокивая после каждого глотка.