Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
Шрифт:
— А-а, это ты, Жак! — сказал он. — Пожаловал, наконец! Я сразу узнал тебя, хоть мы и не видались целых четыре года, ты нисколько не изменился, у тебя все та же мерзкая образина, бездельник. Присаживайся, и выпьем по глоточку.
— Да, я опять пришел; но ты-то откуда взялся? Я думал, ты стал судьей, Умэн!
— А я думал, что ты теперь испанский офицер, Жак!
— Да, правда, я и был офицером, а затем пленником; но довольно ловко выпутался из беды и вернулся к прежним занятиям, к свободной профессии, к доброй старой контрабанде.
— Viva, viva, jaleo,[39] — воскликнул Умэн. — Ведь храбрецы вроде
— Да, да, я проходил там, где тебе никогда не пройти, поверь мне! — сказал Жак.
— А какой товар ты переправляешь?
— Невиданный; мои мулы подоспеют завтра.
— Шелковые пояса, сигареты или шерсть?
— Ты узнаешь это в свое время, amigo, — дай-ка мне мехи, пить хочется.
— На пей, это настоящее валдепенья! Мы, браконьеры, счастливые люди. Эх, jaleo, jaleo. Пей же, друзья скоро придут.
— Какие друзья? — спросил Жак, выпуская бурдюк.
— Не беспокойся, пей себе; я все тебе расскажу, а потом мы споем андалузскую тирану.
Гость поднял бурдюк и сделал вид, будто преспокойно пьет вино.
— Кто эта длинная чертовка, там, при входе? — спросил он. — Она чуть жива.
— Нет, нет, только помешана; пей же, я все тебе расскажу.
Умэн вынул из-за красного пояса длинный кинжал, зазубренный с обеих сторон на манер пилы,' и принялся мешать им затухающие угли.
— Да будет тебе известно прежде всего, — сказал он серьезно, — что там (он показал в сторону Франции) старый волк Ришелье всех их скрутил,
— Неужели?! — спросил Жак.
— Вот именно, его прозвали даже королем короля. Слыхал? И все же там есть один милый по имени Сен-Мар, который почти так же силен, как Ришелье. У него теперь под началом вся перпиньянская армия, а прибыл он туда всего месяц назад; но старик хитрая бестия! Он по-прежнему отсиживается в Набонне. Король же ведет себя то так, то этак (говоря это, Умэн повернул руку ладонью вверх, потом ладонью вниз); он, как говорится, ни рыба ни мясо. А в ожидании, когда король на что-нибудь решится, я стою за кардинала, потому что всегда исполнял поручения его высокопреосвященства, начиная с самого первого, которое он дал мне года три тому назад. Послушай, как это было. Видишь ли, для одного небольшого дельца ему потребовались люди умные и предприимчивые; вот он и вытребовал меня и назначил судьей тайных дел.
— Да ну? Я слыхал, что это превосходное место.
— Да, недурное дело, вроде нашего, но продаешь веревку вместо шерсти; это менее почтенно, потому что чаще приходится убивать, зато надежнее: у каждой вещи — своя цена.
— Что правда, то правда, — подтвердил Жак.
— Словом, я облачился в красную мантию; и тут мне пришлось напялить пропитанную серой рубаху на луденского красавца священника, который был в женском монастыре, как волк в овчарне; недаром ему так нагорело, что он и вовсе сгорел.
— Потеха! — воскликнул Жак, смеясь.
— Пей себе! — продолжал Умэн. — Можешь мне поверить, Жак, я видел его после… он превратился в маленький комочек, черный, как головешка на кончике моего кинжала. Такова жизнь человеческая! Вот что с нами станется, когда мы попадем к черту в лапы.
— Тише, не надо этим шутить, — сказал Жак серьезно. — Видишь ли, я верю в бога.
— Не спорю, все может быть, — продолжал Умэн тем же тоном, — как-никак, а Ришелье — кардинал! Но не об этом сейчас речь. Нужно тебе сказать, что мне довелось быть судьей-докладчиком на этом процессе, а за это я кое-что положил в кубышку.
— Ты все шутишь, мошенник!
— Да, по привычке! Итак, я заработал пятьсот пиастров, ибо Арман Дюплесси хорошо платит своим подручным. Тут ничего не скажешь, разве только, что деньги не его; но мы все так поступаем. Признаюсь тебе, что мне захотелось вложить эти деньги в нашу прежнюю торговлю, и я вернулся сюда. К счастью, дела идут хорошо: нам угрожает смертная казнь, и товары дорожают.
— Что это? — воскликнул Жак. — Молния зимой?!
— Да, теперь время гроз; две грозы уже были. Мы находимся в облаке, слышишь раскаты? Но это пустяки, пей себе! Сейчас около часа, мы с тобой скоротаем ночь за этим бурдюком. Итак, я тебе говорил, что познакомился с председателем суда, верзилой по имени Лобардемон. Ты его знаешь?
— Да, да, немного, — ответил Жак. — Он скупердяй, каких мало, но это неважно продолжай.
— Так вот, у нас с ним не было секретов друг от друга, я открыл ему свои намерения и попросил при случае вспомнить обо мне, ведь мы оба были судьями. Жаловаться мне не приходится: он не забыл меня.
— Вот как! — воскликнул Жак. — И что же он сделал?
— Прежде всего, два года тому назад он привез сюда на крупе коня свою родную племянницу, видел ее при входе.
— Племянницу?! — переспросил Жак, вставая. — И ты обращаешься с ней, как с рабыней? Demonio![40]
— Пей себе, — проговорил Умэн, медленно помешивая угли кинжалом, — он сам этого пожелал. Садись же.
Жак сел.
— Сдается мне, что он был бы не прочь… понимаешь? — продолжал контрабандист. — Он предпочел бы знать, что она находится не на земле, а под землею, но только не пожелал марать себе руки, потому что он любящий родственник, сам это говорит.
— Мне ли этого не знать, — сказал вновь прибывший, — но продолжай.
— Понятно, ему, человеку бывающему при дворе, неприятно держать у себя в доме безумную племянницу. Это ясно как день. Будь я и поныне судьей, я поступил бы точно так же. Но здесь, ты сам знаешь, нам не перед кем задирать нос, и я взял ее к себе вместо criadd[41], у нее оказалось больше здравого смысла, чем я ожидал, хотя она все молчит и поначалу прикидывалась неженкой. Зато теперь она чистит мула не хуже мальчишки. Правда, последние дни ее немного лихорадит, но так или иначе, этому должен прийти конец. Смотри только не проболтайся Лобардемону, что она еще жива; он подумает, что я из-за выгоды оставил ее служанкой.
— Как, разве он здесь?! — вскричал Жак.
— Пей себе, — спокойно повторил свою излюбленную фразу Умэн, усердно подавая пример и блаженно жмурясь. — Теперь, видишь ли, у меня наклевывается второе дельце с этим славным Ломбар демоном, Ломбар даминым, Ломбар дуренем, как тебе будет угодно. Я дорожу им как зеницей ока и предлагаю выпить за его здоровье бутылочку жюрансона — это любимое вино покойного весельчака, короля Генриха. Хорошо нам здесь! Испания — с одного бока, Франция — с другого, а перед нами бурдюк и бутылка. Бутылка! Я всем пожертвовал ради нее.