Сьенфуэгос
Шрифт:
Еще свежа была в памяти страшная находка — обломок мачты португальского корабля, плавающий в океане, и пока на баке возбужденно ее обсуждали, в носовом кубрике шла игра, свидетелем которой случайно оказался Сьенфуэгос, который по странному стечению обстоятельств не занимался никакой работой.
Для начала ему просто показали карты, ловко вращая их между пальцами. Видимо, его совершенно зачаровали раскрашенные фигуры и странные знаки, чей смысл оказался для него настолько непостижимым, что он постоянно их путал.
Короли, дамы, валеты, тузы, номерные карты различных мастей и рангов складывались в самые разнообразные комбинации, каждая из которых имела свое название, каких он никогда прежде не слышал; он был прямо-таки покорен картами, казавшимися ему волшебными живыми существами; никогда прежде не встречал он ничего столь чудесного — если, конечно, не считать прекрасных глаз и несравненного тела возлюбленной.
Сьенфуэгос с первой минуты отдал им душу, однако с первой же минуты, как сел за карточный стол, обнаружил, что единственные дамы в этом мире, которые к нему, увы, не благоволят — это дамы карточной колоды.
С того самого вечера, отныне и на протяжении всей своей богатой на события жизни Сьенфуэгос попадет под влияние необъяснимого заклятья — как только в решающий момент ему выпадет из колоды дама, он тут же потеряет всё до последней рубахи, если в тот миг будет ей обладать.
В это же мгновение он рубахой не владел, а был хозяином лишь своего времени и способностью без устали трудиться, и потому за одну партию проиграл восемь рабочих вахт, так что перед ним встала болезненная необходимость расплатиться с долгом всего за одну неделю, лишившись почти всех часов сна.
Но это его не отрезвило. Теперь он уже не мог обходиться без игры, и через много лет спрашивал себя — какой бы стала его судьба, скольких неприятностей он смог бы избежать, если бы в тот проклятый день на борту «Галантной Марии» не влюбился бы по несчастной случайности в карты.
И потому пять следующих дней он провел, бегая из одного конца палубы к другому, словно заведенный механизм, выполняя работу двух юнг, и вымотался настолько, что уже не способен был понять простейший приказ.
— Этот парень просто тупой!
Даже доброжелательный Хуан де ла Коса или вечно всем недовольный боцман, уже начавший в него верить, стали сомневаться в его умственных способностях, поскольку не знали, что канарец работает уже двадцать часов подряд без отдыха и проглотив всего несколько ложек той бурды, которую он по-прежнему находил совершенно несъедобной.
Лишь мозговитый Луис де Торрес, черноглазый мужчина с крючковатым носом, придававшим ему вид встревоженной хищной птицы, похоже, уловил, что на самом деле происходит. Ему предстояло переводить беседы с Великим ханом или другими королями на берегах Сипанго, а пока на борту ему было совершенно нечем заняться, так что большую часть времени он наблюдал за происходящим на корабле, как огромный сокол.
— Эй ты, иди сюда! — окликнул он однажды канарца, поднимаясь на ют. — Вот как получается, что ты все время работаешь не разгибая спины, в то время как твои товарищи спокойно удят рыбу или загорают на солнышке? Ты что, и в самом деле такой тупой, как о тебе говорят?
Сьенфуэгос сомневался, стоит ли рассказывать о своих трудностях, ведь карты на борту не поощрялись, и его признание, что в кубрике ведутся карточные игры, могло навлечь неприятности на остальных; однако толмач оказался настойчив и не желал отступать, не получив правдивых объяснений, так что в конце концов пастуху пришлось во всем признаться.
— Ты определенно тупой, — сказал Луис де Торрес с колоритным акцентом, выдающим его левантийское происхождение. — И сколько ты должен?
— Два дня работы.
— Ты с этим не справишься, — убежденно заявил собеседник. — Ты же любую минуту свалишься с мачты и разобьешь голову. — Он сунул руку в кожаный кошель, привязанный к поясу, и вытащил три монеты. — Расплатись этим, — предложил он. — Когда получишь жалованье, вернешь пять. Через тридцать дней — шесть, а через сорок — семь. Понятно?
Парнишка, казалось, готов был отклонить предложение, но в конце концов протянул руку и взял монеты.
— Вполне... А вы случайно не еврей?
— Крещеный, — признался тот с легкой дружелюбной улыбкой.
— Тогда вы должны пахнуть святой водой.
— Возможно... Меня крестили как раз в тот день, когда мы покинули Севилью.
— А какая она, Севилья? — спросил Сьенфуэгос.
— Очень большая и красивая. Самый красивый город на свете, стоящий на самой красивой в мире реке.
— Когда-нибудь я попаду в Севилью, — убежденно заявил канарец. — Вообще-то я думал, что «Галантная Мария» плывет в Севилью, но когда понял, куда она направляется на самом деле, было уже поздно.
— Прекрати называть корабль «Галантная Мария», — понизив голос, велел ему Луис. — Адмирала это раздражает. Конечно, большая часть команды предпочитает пользоваться прежним именем корабля, но адмирала это злит.
— Почему? — удивился Сьенфуэгос. — Какая разница, как называется корабль?
Собеседник показал ему на две каравеллы меньшего размера, всегда плывущие в поле зрения, а с наступлением вечера приближающиеся, чтобы получить указания.
— Это «Нинья» и «Пинта», — объяснил он. — Если называть корабль «Галантная Мария», то мы больше будем похожи на веселых шлюх, отправившихся на охоту за пикантными приключениями, чем в экспедицию в поисках Великого хана... Поэтому адмирал изменил название на менее фривольное и назвал корабль «Санта-Мария».
— Какое это имеет значение! Что одна, что другая — обе везут меня совсем не туда, куда надо. Какая разница, «Галантная Мария» или «Санта-Мария», если ни та, ни другая не доставят меня в Севилью!