Сьенфуэгос
Шрифт:
Они задержались еще на два дня и провели их в обществе милых и дружелюбных туземцев, решивших показать гостям невероятную красоту своей земли, водя их со смехом и шутками по ухоженным полям, зеленым холмам, показывая тихие реки, высокие горы и маленькие деревни, где жили столь же мирные и добрые люди. К сожалению, здесь тоже не обнаружилось даже следа пресловутых «золотых источников», не говоря уже о Великом хане и его огромных дворцах.
— Адмирал, конечно, может говорить что угодно, — заметил канарец во время подъема на очередной холм, когда они остановились отдохнуть и покурить. — Вот только сдается мне, что, следуя этим курсом, мы скорее доберемся до Севильи, чем до Сипанго.
— Вот и я тоже так думаю, — поспешил заявить Родриго. — И перестань пускать дым мне в лицо! Меня от него тошнит!
— Прошу прощения, — издевательски поклонился Сьенфуэгос. — Каким ты, однако, стал нежным!
— Я вовсе не стал нежным, просто мне не по вкусу это дерьмо! Оно воняет! И повторяю, это никак не на пользу здоровью.
— Да ладно вам! — примирительно вмешался Луис де Торрес. — Еще не хватало ссориться из-за табака... Я согласен, что так мы далеко не уйдем, и лучше всего вернуться к адмиралу и объяснить ему, что мы всего лишь на большом острове.
— Он разозлится, потому что клянется, будто мы на материке, и терпеть не может, когда ему указывают на ошибки.
— Ну и пусть злится, если ему охота, но местные уверяют, что по другую сторону гор — лишь море, а те земли, откуда взялось золото, находятся гораздо дальше.
— Ну конечно! — посетовал Родриго. — Все уверяют, что золото где-то далеко. Но насколько далеко?
Почти тот же вопрос задал и адмирал Христофор Колумб, когда Луис де Торрес рассказал ему всё, что удалось узнать в глубине Кубы.
— И насколько далеко находятся эти земли, откуда привозят золото?
— Не знаю, ваше превосходительство. И не думаю, что кто-нибудь знает.
— Вы разочаровали меня, Торрес, — последовал угрюмый ответ. — Я доверял вам как первоклассному переводчику, а вы показали удивительную беспомощность в этом деле. Уверяю вас, мы находимся на континенте. Сипанго, Катай или Индия наверняка лежат не более чем в двухстах лигах отсюда, но вы не смогли даже выяснить, как туда добраться. Так что мне снова придется самому рассчитывать путь. Все сам, как всегда!
С этими словами он с надменным выражением лица повернулся к Хуану де ла Косе, стоявшему рядом, давая понять толмачу, что с ним разговор окончен.
— Поднять якоря! — приказал Колумб. — Плывем на восток вдоль берега, пока не увидим какой-нибудь крупный порт.
— Крупный порт! — воскликнул Луис, оставшись наедине со Сьенфуэгосом. — Да последнему дураку ясно, что эти дикари в своей жизни не видели ничего, кроме своих жалких каноэ, однако сеньор адмирал продолжает настаивать, будто бы в двухстах лигах отсюда должен обнаружиться порт с золотыми дворцами и храмами. Да он обезумел! — и тут же заговорил совсем другим тоном: — Послушай, нет ли у тебя табака? Думаю, он поможет мне успокоиться...
Канарец протянул ему единственную оставшуюся сигару, и они разделили ее на двоих, наблюдая, как команда поднимает паруса и втягивает на борт якоря, после чего корабли медленно двинулись по спокойному морю, гонимые мягким западным ветром.
Уже стемнело, над тихими водами парили несколько чаек, а морскую гладь рассекало около двух десятков треугольных плавников голубых акул, круживших вокруг корабля, что весьма нервировало матросов, которым приходилось перемещаться по вантам, балансируя в воздухе.
Боцман, вполне резонно решив, что присутствие акул в такой близости от корабля совершенно нежелательно, не придумал ничего лучшего, как попытаться их напугать, загарпунив ближайшую тварь, что привело лишь к тому, что другие акулы, распаленные видом и запахом крови, набросились на свою раненую товарку и стали заживо рвать ее на куски.
Несколько минут спустя вокруг «Санта-Марии» разыгралась адская сцена: десятки, чуть ли не сотни тварей со всех сторон набросились на своих соплеменниц, словно единственным смыслом их жизни было яростно рвать на части и пожирать друг друга.
Это была резня, отчаянная борьба, в которой никто не вызывал уважения, она длилась, пока воды не забурлили и не окрасились красным, гигантские челюсти с окровавленными зубами наносили беспорядочные укусы, а быстрые обтекаемые тела двигались со скоростью выпущенной из лука стрелы.
Матросы, дрожа от страха, тут же попрыгали на палубу, белые, как бумага, даже рулевой Кошак чуть не посадил корабль на торчащий из воды коралловый риф — ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя.
— Боже милосердный! — крикнул кто-то. — Уходим отсюда! Уходим немедленно!
Когда паруса наконец наполнились ветром и корабль полным ходом начал удаляться от места кровавой бойни, сотня пар глаз долго не могла оторваться от уменьшающегося красного пятна, где дикие морские твари продолжали отчаянно пожирать друг друга. Не многие из моряков всех трех каравелл смогли спокойно уснуть в ту ночь. Стоило им сомкнуть веки, как перед глазами тут же вставала ужасная картина, а в голову лезли жуткие мысли о том, что случилось бы с человеком, имей он неосторожность свалиться за борт в такую минуту.
Боцмана за глупое безрассудство незамедлительно лишили жалованья за две недели, и разумеется, его и без того скверный характер лишь ухудшился. А расплачиваться за это пришлось бедным юнгам, отдраивая палубы до блеска.
Случай с акулами окончательно доказал: что бы там ни говорил адмирал, и Сипанго, и Катай с их «золотыми источниками» по-прежнему далеко; команда снова зароптала, и в кубрике разразилась очередная ссора.
Липкая жара в сочетании с непрекращающимися ливнями не освежила атмосферу, а сделала ее удушающе влажной, что не в лучшую сторону сказалось на состоянии духа, так что в кубрике впервые дело дошло до настоящей драки. Ее участники — Кошак и злобный арагонец, бывший заключенный, чуть не вспороли друг другу животы огромными ножами, от этого их спас боцман, единственный человек на борту, пользующийся беспрекословным авторитетом. Он заставил драчунов снять рубахи и стегал кнутом попеременно то одного, то другого, пока один из них не взмолился о пощаде.