Сеньор Кон-Тики
Шрифт:
Владелец пивного завода Хейердал был в расцвете сил, полон энергии и замыслов. Но с годами душа его все больше раздваивалась. Во всяком случае в кругах, где он вращался, смотрели на него по-разному, совсем по-разному. Деловые люди считали его искусным и честным коммерсантом. Рабочие любили щедрого и простого в обращении хозяина. Друзьям нравились его веселый нрав и широта взглядов. Обыватели называли Хейердала повесой. А некоторые, те немногие, кто знал его в серьезные минуты, уверяли, что за этой улыбкой и бесшабашностью, как за броней, скрывается нота религиозности. Возможно, все они были правы. Возможно, сумма всех оценок давала верную картину. Одно несомненно: у этого властного и мужественного человека оказались слабости, которые сделали его сильно уязвимым. Эти слабости
Госпоже Алисон было уже под пятьдесят, она сложилась в сильного и полноценного человека. Порывы своей пылкой души она обуздывала непреклонной волей, а ее требования правды и искренности были так высоки, что отвечать им могла разве только она сама. Она всегда или почти всегда точно знала, что правильно, а что неправильно, и эта уверенность с годами неизбежно породила известную нетерпимость к другим людям, в том числе к мужу. Отношения супругов все сильнее осложнялись.
С самого начала госпожа Алисон взялась за воспитание маленького Тура с редкой для того времени целеустремленностью. Она всячески о нем заботилась, хотя это и не выливалось в ласку и тепло. Мать его никогда не обнимала, не сажала к себе на колени в сумеречный час, вообще избегала выражений чувств. Зато она всегда была начеку против возможных опасностей, всегда искала способы и средства сделать его здоровым и крепким. Младший сын занял главное место в ее жизни. Его она должна вырастить сильным и честным, непохожим на тех мужчин, которых она видела и знала. Странно, что это не мешало ей быть очень непоследовательной. С одной стороны, ей хотелось вырастить настоящего мужчину. С другой стороны, она старалась продлить детство мальчика.
Часы, распорядок дня играли важную роль. Тур ложился спать раньше своих сверстников, а утром вставал в строго определенное время. И отправлялся в уборную, где хочешь не хочешь надо сидеть, пока не очистишь кишечник. Чистота — добродетель, твердили ему утром и вечером. Пить из чужого стакана, есть чужой вилкой или ложкой строго воспрещалось. Кормили его только тем, что считалось здоровой пищей. Мать решила, что козье молоко питательнее коровьего, и купила двух коз, которых держали в старой конюшне при пивном заводе, что, естественно, было событием для всех мальчишек в округе. А Тур-младший не только пил вволю козьего молока, но и играл с косматыми «кормилицами».
В первые годы общение с другими детьми сильно ограничивалось постоянным надзором. Чаще всего он играл один, для чего у него были игрушки и животные, подаренные родными. Даже выбор игрушек определялся замыслами и склонностями матери. Он получал вырезанных из дерева ящеров и других доисторических животных. Или игрушечных обезьян и жирафов, слонов и крокодилов. Кукольных негров и индейцев, книжки про зверей, про тропические острова. Когда мальчик научился читать, ему дарили труды по географии и истории, книги про чужие страны и народы. В конце концов он так сжился с миром диких народов, что на рождество просил, чтобы ему клали под елку кокосовый орех — не как подарок, а как символ природы и первобытной жизни. До шести-семи лет он каждый вечер засыпал в обществе игрушечных обезьян и мишек. Возвращаясь из заграничных поездок, отец непременно привозил младшему сыну подарки — чучела животных, коллекции бабочек и других насекомых. Животные, растения, первобытные народы занимали Тура с детства, и глубокий интерес к ним остался у него на всю жизнь.
Мать не довольствовалась только тем, что поощряла интерес мальчика ко всему, связанному с природой. С не меньшим рвением она воспитывала в нем отвращение ко всякому подлогу. Поэтому он с малых лет невзлюбил разные брошки и побрякушки, делая исключение лишь для бесхитростных украшений из камня, орехов и раковин. Косметика противоестественна, а потому тоже безобразна. Может быть, отвращение ко всему искусственному было причиной того, что Тур много лет холодно относился к поэзии и песне. Но изобразительное искусство его привлекало, и дома были только рады, когда у него рано обнаружился талант к резьбе по дереву и рисованию.
Первые четыре-пять лет Тур был почти только со взрослыми. А так как ему недоставало общества сверстников, он все чаще предавался мечтаниям. Вечерами, когда родители думали, что сын спит, он сидел на подоконнике спальной и любовался видом. Внизу простирался сад, а дальше — нестройный узор белых домиков и заманчивых площадок, где другие дети продолжали играть, когда его уже отправляли в постель. Под косогором лежала гавань, и длинные деревянные пирсы были словно указатели в мир, знакомый ему только по книгам. От западного пирса точно по расписанию отходили рейсовые суда, в том числе пассажирские. Судовые колокола звонили так громко, будто висели в его комнате. Когда-нибудь он сам соберется в путь… Уедет от осени, от сумрака. Вдали, где кончался залив и небо неприметно сливалось с морем, начиналась сказка. «Когда я вырасту и буду сам себе хозяин, — говорил Тур, — буду делать все, что захочу, и уеду к пальмам и негритятам».
Какой-нибудь пустяк, самое незначительное событие давали толчок размышлениям, уносившим его далеко-далеко. Он так ярко представлял себе всякие приключения, что они вполне ему заменяли действительность. Дети других народов и звери были главным в его мечтах, и путешествовал он каким-нибудь необычным способом. Однажды Тур играл в ванной со скорлупой кокосового ореха. На беду, он, уходя, забыл завернуть кран, и вода просочилась в жилые комнаты. С тех пор его грезы часто начинались с того, что он до отказа открывал кран в ванной, забирался на свою кровать и затаив дыхание ждал. Сейчас из ванной вырвется волна, подхватит кровать, закружит ее и понесет через окно, вниз по косогору, прямо во фьорд. Гляди-ка, обломок доски плывет — чем не весло! И вот он уже лихо гребет, спеша к своим друзьям — индейцам, китайцам и негритятам.
Как ни беспечны были его грезы, на деле Тур тяготился своим одиночеством. Вот если бы у него был брат или сестра, чтобы в тихие часы, когда весь дом спит, делиться своими секретами и мечтами! По сей день он часто видит мысленным взором спальную в старом доме — просторная комната, пустые белые стены, шкаф, печь, в темной нише в дальнем конце стоит за ширмой кровать матери, больше ничего.
Пытаясь заснуть, он чувствовал, как страх подкрадывается к нему из всех углов, из мрака за окном, даже из конюшни в красном сарае, откуда он, погасив свет, всегда выскакивал в панике. Особенно жутко было в осенние и зимние вечера. Ветер с моря завывал в узких улочках, веревка противно и нудно хлестала о флагшток в саду. Он все годы был уверен: точно так же веревка хлестала в ту ночь, когда он родился, хотя ему никто не рассказывал ничего такого, и на самом деле этого, может быть, вовсе и не было.
Сам дом тоже жил и говорил. То стена зашуршит. То балка щелкнет или скрипнет ступенька. У каждой ступеньки на лестнице, ведущей в комнату Тура, был свой голос. Он знал их все, голоса были его друзьями, потому что почти всегда предвещали хорошее. Как заслышит их — значит, сейчас тихо отворится дверь и покажется лицо отца, веселое, ласковое, губы произнесут неслышное, «тсс». Наступал их «секретный» час. После вечерней молитвы отец присаживался на кровать Тура и полушутливо, полусерьезно говорил обо всем прекрасном и добром на свете, и родная рука медленно гладила русые волосы, пока у мальчика не начинали слипаться веки.
Эти минуты связывали Тура с отцом, у них была общая тайна.
Но бывало, что в дверях показывалась мать.
— Чему ты тут учишь мальчика?
Отец вставал и молча уходил, а сын оставался один, растерянный и огорченный тем, что разбито что-то хорошее и красивое.
Много лет продолжалось скрытое соперничество из-за души мальчика. Мать, порвавшая с христианством, старалась показать маленькому Туру, как нелепа религия, как смешна история сотворения мира — величайший вздор, когда-либо сочиненный людьми. Ну, а что будет после смерти?.. Спокойно и трезво она объясняла, что после смерти от человека останется только прах, больше ничего.