Сент-Ронанские воды
Шрифт:
— Бог тебя прости, брат, но ты меня пугаешь.
— Я не хотел этого, Клара, — сказал Моубрей, чувствуя, что ее надо успокоить. — Я только в шутку намекал на те счастливые случаи, о которых другие девушки всегда подумывают, хотя ты, кажется, отнюдь не строишь подобных расчетов — Хотела бы я, чтобы ты, милый Джон, — скачала Клара, стараясь совладать с собой, — сам последовал моему примеру и тоже перестал рассчитывать на счастливые случаи: тебе от этого пользы не будет.
— Откуда ты знаешь? Я докажу тебе, что ты не права, глупышка, — ответил Моубрей. — Вот чек, по которому ты получишь всю ту сумму, которую я тебе должен, да еще кое-что сверх того. Но не поручай этого дела старому Мику —
— Но почему ты сам не отошлешь чек Байндлузу, брат?
— Нет, нет, — возразил Моубрей, — он может спутать его с другими моими счетами, и тогда ты окажешься в накладе.
— Что ж, я рада, что ты отдал мне деньги я хочу купить новую книжку Кэмбела.
— Желаю тебе насладиться своим приобретением, только не пили меня за то, что я не способен наслаждаться вместе с тобой в книгах я смыслю не больше, чем ты в карточных ставках. А теперь будь же серьезной и скажи мне, поведешь ли ты себя как примерная девочка, то есть перестанешь ли капризничать и примешь этого английского аристократа как подобает настоящей леди?
— Это нетрудно, — сказала Клара, — но.., но.., я приму его только как гостя. Прошу тебя, не требуй от меня большего. Скажи ему сразу, что я существо жалкое — и телом, и духом, и характером, и рассудком, а самое главное — скажи, что я могу принять его лишь один раз.
— Ничего подобного я ему не скажу, — отрезал Моубрей. — Лучше мне теперь же поговорить с тобой начистоту. Я думал, что можно будет обойтись без, этого разговора, но раз уж его не избежать, то чем скорее, тем лучше. Ты должна понять, Клара Моубрей, что посещение лорда Этерингтона имеет особую цель цель эта мне известна, и я ее одобряю.
— Так я и думала, — произнесла Клара тем же изменившимся голосом, каким она недавно говорила. — У меня уже было предчувствие беды! Но перед тобою, Моубрей, не девочка: я не могу принять и не приму этого вельможу.
— Как! — вскричал Моубрей. — Ты смеешь отвечать мне таким тоном? Поразмысли хорошенько и помни: если у нас выйдет несогласие, тебе со мной не потягаться.
— Можешь не сомневаться, — продолжала она более горячо, — я не приму ни его, ни кого-либо другого, если он явится с подобной целью, и все уговоры и угрозы будут совершенно бесполезны: мое решение неизменно.
— Честное слово, сударыня, — сказал Моубрей, — для скромной молодой леди, ведущей уединенный образ жизни, вы проявляете основательное упрямство. Но ты увидишь, что и у меня его хватит. Если ты не согласишься принять моего друга лорда Этерингтона, и притом со всей учтивостью, которую должна проявлять к человеку, пользующемуся моим уважением, то клянусь богом, Клара, ты для меня уже не дочь моего отца. Подумай, ты Лишаешься привязанности и поддержки брата! И из-за чего? Из-за пустых соображений этикета. Думаю, что даже в твоем романтическом воображении не возникнет мысль, будто мы возвратились к временам Клариссы Гарлоу и Хэрриет Байрон, когда девушек выдавали замуж насильно. И с твоей стороны чудовищно тщеславно предполагать, что лорд Этерингтон, оказывающий тебе честь уже одной мыслью о женитьбе на тебе, не удовлетворится пристойным и вежливым отказом. Не такой уж ты, по-моему, бесценный приз, чтобы воскрешать из-за тебя романтическую эпоху.
— Мне нет дела до того, какая сейчас эпоха, — сказала Клара. — Говорю тебе, что я не приму ни лорда Этерингтона, ни кого-либо другого на тех условиях, о которых ты говорил: я не могу этого сделать, не хочу и не должна. Пожелай ты, чтобы я его приняла, — это ведь могло бы не иметь никакого особого значения, — ты привел бы его на общих для всякого гостя основаниях, а на таких я его не приму.
— Ты и примешь его и выслушаешь, —
— Значит, пришло время, — ответила Клара, — когда этот дом, некогда наш отцовский дом, оказался слишком тесен для нас обоих. Я позабочусь о себе сама, а тебя да благословит бог.
— Вы довольно хладнокровно к этому относитесь, сударыня, — сказал брат, прохаживаясь взад и вперед по комнате с волнением, сквозившим в каждом взгляде и жесте.
— Да, ибо я часто об этом думала, — ответила она. — Да, брат, мне часто приходило на ум, что ты постараешься воспользоваться родной сестрой для своих планов и замыслов, если все другие твои ставки будут биты. Час этот пробил, и, как видишь, я к нему подготовилась.
— И куда же ты намереваешься уйти? — спросил Моубрей. — Полагаю, что, как единственный твой родственник и естественный покровитель, я имею право это знать: тут ведь замешана честь и моя и всей нашей семьи.
— Твоя честь! — сказала она, бросив на него проницательный взгляд. — Твоя выгода, хочешь ты сказать, каким-то образом зависит от того, где я буду. Но можешь не беспокоиться — лучше вниз головой с обрыва, лучше па дно реки, чем жить во дворце, но потерять свободу.
— Ты, однако же, ошибаешься, — сурово произнес Моубрей, — если рассчитываешь на большую свободу, чем по моему разумению тебе можно предоставить без вреда для тебя самой. Закон разрешает, а рассудок и даже родственное чувство требуют, чтобы ты находилась под наблюдением ради твоей же безопасности и душевного покоя. Если все, что говорят, правда, ты при жизни отца слишком много бродила одна по лесам.
— Да, это правда, это правда, Моубрей, — плача промолвила Клара. — Да сжалится надо мной бог, и да простит он тебе, что ты попрекнул меня состоянием моего рассудка. Я знаю, что иногда мне нельзя доверяться моему собственному разумению, но тебе ли напоминать мне об этом?
Моубрей и смягчился и немного растерялся.
— Это еще что? — сказал он. — Наговорила мне обидных вещей, заявила, что готова уйти из моего дома, а теперь, когда я потерял терпение и резко ответил, плачешь!
— Скажи, милый брат, что ты говорил не всерьез! — вскричала Клара. — О, скажи, что ты говорил не всерьез! Не отнимай у меня свободы — это все, что у меня осталось, а она — бог свидетель! — слабое утешение в моих горестях. Я стану улыбаться всему и всем, стану ходить на воды, стану наряжаться, как ты пожелаешь, говорить все, что ты захочешь, но, пожалуйста, дай мне здесь, дома, быть одной, дай мне без свидетелей плакать в родном доме и не заставляй ) битую горем сестру покончить с собой у твоей двери. Жить мне осталось недолго, но пусть не твоя рука обрежет нить этой жизни. Не тревожь меня, дай мне спокойно уйти из этого мира. Прошу не столько ради себя, сколько ради тебя самого. Мне так хочется, Моубрей, чтобы ты после моей смерти иногда вспоминал обо мне, вспоминал без угрызений совести, которые неизбежны, если ты будешь со мною жесток. Пожалей меня хотя бы ради себя самого. От тебя я не заслужила ничего, кроме сострадания. Нас только двое близких людей, зачем же нам мучить друг друга?
Слова эти сопровождались целым потоком слез и раздирающими душу рыданиями. Моубрей не знал, на что решиться. С одной стороны, он был связан данным графу обещанием. С другой — сестра его была не в таком состоянии, чтобы принять подобного гостя. Более того — если бы он силою принудил ее к этому, она, весьма вероятно, держала бы себя таким образом, что уже совершенно невозможным оказался бы предполагаемый брачный союз, на котором он построил столько воздушных замков. Встав перед этой дилеммой, он снова прибег к уговорам.