Сентиментальный убийца
Шрифт:
Но о нем я забыла.
Как потом выяснилось — совершенно напрасно.
Парень с «узи» разнес в щепки кресло, разбил очередью абажур, прошил даже картину на стене, хотя непонятно, чем она ему помешала. Я швырнула в него пневматическим пистолетиком, в котором уже не осталось ни единого дротика, и это неожиданно помогло.
Пистолет попал в лицо киллера и — надо же такому случиться! — в то самое место, в которое я приложила его несколько минут тому назад в прихожей.
Он взвыл и едва не выронил от боли автомат —
Я выметнулась из угла, как пантера, — вероятно, он мог бы среагировать, если бы ожидал такого маневра, а не насыщался болью, хватаясь за лицо. Я буквально вцепилась ему в горло… непостижимо, как он успел перехватить мои руки, уйдя от смертельного для него выпада… но уже следующий удар парировать ему не удалось.
Ничтоже сумняшеся я ударила ему между ног, он сдавленно простонал и, обернувшись вокруг своей оси, как багдадская танцовщица, совсем не в восточных традициях мешком свалился на пол.
— А-а! — торжествующе проговорила я и, наклонившись, подобрала «узи», выпавший из руки так нерасчетливо уронившего свое мужское достоинство амбала (ударь я посильнее, это произошло бы едва ли не в буквальном смысле!).
И начала разгибаться.
Но закончить этот процесс мне не было дано.
Сильнейший удар обрушился на мою голову, еще один пришелся в основание черепа, и я, потеряв равновесие, тяжело подалась вперед. С выросшим в ушах глухим уханьем все опрокинулось… колыхаясь, как потревоженная водная гладь, в глаза одним стремительным прыжком бросился ярко натертый паркет, что-то гулко ударило в лоб…
И все померкло.
Впрочем, я быстро пришла в себя. Вероятно, беспамятство продолжалось несколько секунд, но этого вполне хватило нашим врагам.
Я увидела, как с пола медленно поднимается минутой ранее вырубленный мной парень.
Как ухмыляется надо мной лысый, в руках которого я увидела осколки разбитого телефонного аппарата. Массивного аппарата, старинного образца. Килограмма полтора.
Вероятно, именно он ударил меня — и именно этим аппаратом. А потом добавил кулаком.
Подошел третий — с автоматическим шприцем в руках.
Именно этот, последний, легко ухватил за шкирку Турунтаева, тряхнул его, а потом, бесцеремонно швырнув на пол, произнес следующую достойную всяческого внимания речь:
— Ну, шалава, тебя же добром просили! А коли ты решила попутать… мочилово нам тут захороводила…
— Да че разговаривать? — хрипло проговорил парень с «узи» (он отобрал его у меня и вернул в свое владение). — В расход и — ноги отсюда! А то мало ли че!
— Эт верна-а, — отозвался тот и притянул к себе Турунтаева. А парень с «узи» шагнул ко мне и направил пистолет-автомат на меня.
Его лицо страшно перекосилось, когда палец на курке дрогнул, и у него вырвалось хриплое:
— Ну… что же ты заглохла, сука…
И
…Оконные стекла негромко хлопнули, и вокруг образовавшегося небольшого белого кружка с аккуратным отверстием в самой сердцевине, зазмеились и расползлись во все стороны, хищно извиваясь, прихотливые трещины. Оба стекла на долю мгновения упруго завибрировали в напрягшемся воздухе и с грохотом и звоном рухнули десятками больших и малых полос и осколков прямо на сжавшегося под окном Геннадия Ивановича.
А на груди амбала с «узи» быстро набухало, расплывалось кровавое пятно.
Он выронил пистолет, посмотрел на меня округлившимися от предсмертного изумления глазами — в них не было боли, только слепое, обвальное ошеломление! — и на подломившихся ногах рухнул прямо на двумя секундами ранее потерявшего сознание Турунтаева.
Человек с пистолетом-шприцем вскрикнул и попятился, но тотчас же две пули угодили ему в грудь, и его откинуло назад.
Непонятно, как при такой отдаче мог устоять на ногах мой несостоявшийся убийца — вероятно, пули были выпущены из крупнокалиберного оружия.
Последний уцелевший — тот самый лысый, что ударил меня телефонным аппаратом, — вместо того чтобы припасть к полу и лежать, бросился к дверям, чтобы выбежать из комнаты…
Он не добежал до двери, вероятно, двух метров: его голова разлетелась буквально на куски. Его швырнуло об пол, и он, проехав метра полтора, застыл на пороге.
Господи, да что же это?!
Я попыталась было приподняться, но пронизывающая боль в голове и инстинкт самосохранения заставили меня снова припасть к прохладному полу, прижаться к нему щекой и слушать, как гулко ворочается в мозгу гулкая, выворачивающая меня наизнанку тошнотворная дурнота.
Потом все-таки мне удалось подняться. Я пошарила рукой по полу, подобрала снова перешедший в статус бесхозного «узи» и начала тормошить Турунтаева.
А ему, бедному, кажется, сильно досталось от этих осколков — лицо порезано в нескольких местах, голова, кажется, пробита.
Хотя могло бы быть и хуже.
Определенно могло бы. Достаточно взглянуть на вон того хлопца с перерезанным горлом, лежащего у книжного шкафа.
— Геннадий Иванович… Геннадий Иванович! — бормотала я. — Але, Гена… Геннадий Иванович!!
К счастью, он довольно быстро проявил признаки жизни. Пошевелился, почему-то чихнул и открыл глаза.
— Что… что это было?
— Быстро уматываем отсюда, Геннадий Иваныч! — пробормотала я. — Неизвестно, чьи это люди были. Если губернатора, то я совсем не исключаю, что приехавшие сюда по тревоге менты прикончат нас на месте.
— Я… никуда не пойду!
— Не дури, Гена, — холодно сказала я. Вероятно, таким же тоном говорил Чебурашка, когда, как поется в песенке, «необыкновенный и самый лучший в мире крокодил» приходил домой в стельку пьяный.