Сентябрь
Шрифт:
— Темплхолл.
— Директора, пожалуйста.
— Слушаю.
— Колин, это Эдмунд Эрд.
По проводу прошел глубокий вздох облегчения. Эдмунд сочувственно подумал о том, какие отчаянные усилия, должно быть, прилагал бедный директор, чтобы его разыскать.
— Я чуть с ума не сошел, разыскивая вас.
— Генри дома. Живой и невредимый.
— Слава Богу. Когда он нашелся?
— Примерно четверть часа назад. Я еще не знаю подробностей. Мы сами только что примчались. Были в гостях на званом ужине. И туда нам сообщили.
— Генри пропал сразу после того, как ученики
— У нас не в порядке телефон. Звонки к нам не проходят.
— Когда я, в конце концов, это выяснил, то позвонил вашей матери, но и ее номер тоже не отвечал.
— Она была на том же ужине.
— А как Генри?
— Как будто бы в порядке.
— Как ему удалось добраться до дому?
— Понятия не имею. Говорю же, мы только что сами вернулись. Я еще не успел с ним ни о чем поговорить. Хотел сначала позвонить вам.
— Спасибо.
— Сожалею, что мы причинили вам столько волнений.
— Это я должен просить извинения. Генри — ваш сын, и я отвечаю перед вами за него.
— Вам не известно ничего… — Эдмунд откинулся на спинку стула, — ничего такого, что могло бы побудить мальчика к побегу?
— Нет, ничего. И никто из старших учеников ничего не замечал. И из сотрудников. Нельзя сказать, чтобы он был очень весел, но и не видно было, чтобы особенно тосковал. Обычно новичку требуется от одной до двух недель, чтобы освоиться, привыкнуть к переменам, к незнакомой среде. Я за ним наблюдал, естественно, но не замечал никаких предвестий столь драматической развязки.
Директор, похоже, был огорчен и озадачен не меньше Эдмунда. Эдмунд пробормотал:
— Да-да. Я понимаю.
На том конце провода возникла заминка, затем директор спросил:
— Вы пришлете Генри обратно к нам?
— Почему вы спрашиваете?
— Мне интересно знать, хотите ли вы, чтобы он сюда вернулся.
— А есть причина ему не возвращаться?
— С моей точки зрения, ни малейшей. Он очень славный мальчик, я уверен, что мы бы с ним многого добились. Лично я буду всегда рад снова видеть его у нас. Но… — он опять замялся и продолжал, с особой осторожностью, как показалось Эдмунду, подбирая слова: —…понимаете, Эдмунд, время от времени к нам в Темплхолл попадают мальчики, которым лучше еще побыть дома. Я недостаточно долго общался с Генри и не берусь утверждать с уверенностью, но у меня впечатление, что и он принадлежит к числу таких детей. Я не хочу сказать, что он инфантилен, просто он еще не готов к жизни в школе-интернате.
— Д-да. Я понимаю.
— Подумайте пару дней. И пусть Генри побудет дома, пока вы решаете. Помните, что сам я хотел бы видеть его здесь. Я не уклоняюсь от ответственности, не отрекаюсь от взятых на себя обязательств. Но я серьезно советую вам пересмотреть прежнее решение.
— Пересмотреть и — что?
— Поместить его обратно в местную начальную школу. Судя по всему, это вполне хорошая школа, она дала ему основательную подготовку. А когда ему исполнится двенадцать, вы сможете вернуться к этому вопросу.
— Вы говорите в точности то же, что и моя жена твердила весь последний год.
— Мне очень жаль, но, оглядываясь назад, я склонен считать, что она, пожалуй, была права. И что мы с вами оба ошибались и виноваты…
Они побеседовали еще, договорились созвониться через пару дней и, наконец, распрощались.
Он принадлежит к числу таких детей. Он еще не готов к жизни в школе-интернате. Мы с вами оба ошибались.
Ошибались. Он ошибался.Это слово с каждым повтором впивалось в мозг, как гвоздь в доску под ударами молотка. Твоя жена права, а ты не прав, ты ошибся. Прошло несколько минут, прежде чем Эдмунд до конца осознал, чт оэто значит и чт оиз этого следует. Он сидел за письменным столом и медленно, болезненно осваивался с мыслью, что едва не довел до серьезной беды. Подобные мысли были ему внове, и на их осознание требовалось время.
Но потом он все-таки справился с собой и встал из-за стола. Огонь в камине прогорел. Эдмунд перешел через всю комнату, подложил несколько поленьев и развел огонь, как один раз уже делал сегодня, сразу по возвращении домой. Когда сухие дрова разгорелись и языки пламени весело заплясали под дымоходом, он вышел из библиотеки и вернулся в кухню.
Здесь все уже более или менее вернулось в обычное состояние. Вирджиния, Эди и Генри опять сидели за столом, мальчик — на коленях у матери. Эди заварила чай, а для Генри приготовили горячего какао. Вирджиния даже не сняла мехового манто.
Все трое оглянулись на входящего Эдмунда, и он увидел, что слезы Генри высохли и на щеках заиграл слабый румянец.
— Ну вот, дело сделано, — жизнерадостно сказал Эдмунд, взъерошив сыну волосы, и пододвинул к столу еще один стул. — Найдется для меня чашка чая?
— А что ты сделал? — спросил Генри.
— Разговаривал с мистером Хендерсоном.
— Он очень сердится?
— Нет, совсем не сердится. Просто волновался.
Генри сказал:
— Мне очень жаль.
— Ты не хочешь теперь нам все рассказать?
— Да, пожалуйста.
— Как ты попал домой?
Генри отпил еще глоток ароматного сладкого какао, а потом поставил кружку и объяснил:
— На автобусе.
— А из школы как ты выбрался?
По рассказу Генри, все было до смешного просто. Когда дети легли спать, он под одеялом оделся, а сверху запахнулся в халат и, когда погасили свет, вышел — будто бы в уборную. В ванной комнате есть большой сушильный шкаф. На дне его Генри заранее спрятал свое пальто. Он скинул халат, надел пальто и вылез из окна на пожарную лестницу. А спустившись, пошел по задней подъездной аллее и вышел на шоссе, где ходит автобус.
— И сколько тебе пришлось дожидаться автобуса? — спросила Вирджиния.
— Совсем чуть-чуть. Я знал, что он должен скоро подойти.
— Откуда?
— У меня есть автобусное расписание. — Он взглянул на Эди. — Я вытащил из твоей сумки. И оставил себе.
— А я-то гадала, куда оно подевалось?
— Это я взял. И нашел там автобус, который идет в Релкирк. Поэтому я знал, что он придет. Он и пришел.
— Но неужели никто не спросил, почему ты едешь совсем один?