Сэр Майкл и сэр Джордж

Пристли Джон Бойнтон

— Мисс Тилни, — сказал сэр Майкл, подписав принесенные ею письма, — помнится, мы переманили к себе из Дискуса машинистку. Скажите, она сейчас здесь? Отлично. Я хочу ее видеть.

— Ее фамилия Эссекс, Шерли Эссекс, — сказала мисс Тилни. Она постояла в нерешительности.

— Превосходно. Вот и попросите ко мне Шерли Эссекс.

— Хорошо, сэр Майкл. Но должна вас предупредить, что мисс Бэри уже расспрашивала ее про Дискус — она только вчера говорила мне об этом, — и девушка, право, не знает ничего, заслуживающего внимания. Она работала там совсем недолго, и мисс Бэри говорит, что она не слишком сообразительна.

По

какой-то совершенно непостижимой причине сэр Майкл вдруг почувствовал неприязнь к обеим — и к мисс Тилни, и к ее ближайшей подруге мисс Бэри.

— Уж если на то пошло, я никогда не считал саму мисс Бэри слишком сообразительной. Да и вы, мисс Тилни, не блещете сообразительностью, если полагаете, что я хочу поговорить с этой девушкой только из низменного желания разузнать что-нибудь насчет Дискуса. А вдруг я хочу узнать, хорошо ли ей здесь? Вдруг хочу справиться, как здоровье ее папы? В конце концов она теперь служит под моим начальством, а я до сих пор слова с ней не сказал и, если не ошибаюсь, даже в глаза ее не видел.

— Я думала, вы обратили на нее внимание, сэр Майкл.

— Это почему же?

— Она очень хорошенькая. Мисс Бэри говорит…

— Нет уж, увольте меня от мнения мисс Бэри.

— Но она такая заурядная. Как вся эта серая масса машинисток. Мне кажется, будь она поумнее, Дискус никогда не отпустил бы ее к нам.

— Возможно, хотя тем самым мы допускаем, что Дискусом руководят умные люди, а это далеко не так. А она знает, кто именно устроил ее сюда? Нейл Джонсон, наверно?

— Нет, это не мистер Джонсон, — сказала мисс Тилни медленно и очень ровным тоном. — Она говорит, что Тим Кемп. Кроме него, она там, в сущности, никого не знает. Он как-то пригласил ее позавтракать. В бар, разумеется.

Сэр Майкл повернулся к ней и сказал, тоже очень медленно:

— Насколько я знаю Кемпа, мисс Тилни, а вы помните, как он меня любил, тут дело не чисто. Или девчонка совершенная дура, даже по меркам Дискуса, или она не только умна, но дьявольски умна, слишком умна для вас и мисс Бэри…

— Извините меня, сэр Майкл, но это просто нелепо. Да, разумеется, странно, что Тим Кеми ответствен за то, что она сюда устроилась, хотя теперь он, вероятно, вообще уже ни за что не ответствен, — но девушка, уверяю вас, сама наивность и глупость, как и все окончившие школу в лондонском предместье. Хотя, конечно, вполне воспитанная девица.

— Мисс Тилни, когда вы решили стать секретаршей, Англия лишилась превосходной школьной директрисы.

И он улыбнулся одной из тех улыбок, от которых у нее заходилось сердце. Таких улыбок он раздавал по две в день, а если они засиживались допоздна, добавлял третью.

— Значит, все-таки позвать ее?

Прежде чем ответить — а он закурил сигарету, чтобы выиграть время, — сэр Майкл вдруг почувствовал, что сейчас ему предстоит сделать выбор необычайной важности. Но в конце концов это просто смешно; он решил позвать девушку к себе только от скуки, просто потому, что не хотелось заниматься делом; а теперь пустая прихоть выросла до чудовищных размеров, приходилось прибегать к полутонам и намекам, которые понимала даже мисс Тилни, эта рассудочная и бесчувственная женщина. Он знал, что где-то глубоко в его сознании живет интуиция, которая так часто не хочет подняться на поверхность и шепотом предостеречь его (это она виновата в неудаче с Маунтгарретом Кемденом), зато бывают случаи, когда

она выскакивает наверх, как на пожар. И сейчас она заработала так, что все вокруг разрослось до чудовищных размеров.

— Да, да, конечно. Я с ней поговорю.

В голосе его звучало раздражение. Мисс Тилни промолчала, издав вместо ответа странный негромкий звук — не чихание, не ворчание и не кашель, но нечто среднее, — всегда выражавший неодобрение. Когда она выходила, неодобрение выражала даже ее широкая спина под шерстяным джемпером цвета лежалого молочного шоколада.

Сэр Майкл сделал попытку углубиться в отчеты о трех провинциальных театрах с постоянным репертуаром, которые положил ему на стол Джеф Берд. Он знал, что эти отчеты составлены на совесть и содержат все необходимые сведения, но и только, ведь Джеф по-настоящему не понимает театра. А вот сэр Майкл понимает, он знал это, и понимает тонко, что дано только избранным; но хотя он мог ходить на все спектакли бесплатно, да еще брать с собой какую-нибудь из своих женщин, он терпеть не мог бывать в театре. А вот Джеф Берд — тот как школьник, приехавший на бессрочные рождественские каникулы: он не вылезает из театров, каждый вечер там, готов смотреть что угодно и где угодно, от бесконечных прекрасных дам и рыцарей в Хаймаркете до «Розы без шипов» в самодеятельной постановке дерлинских железнодорожников; бедняга, столько лет просидел в комиссии по рыбоводству, а теперь вот стал неисправимым театралом.

Все еще пышущая неодобрением мисс Тилни ввела Шерли Эссекс — непонятное существо, на котором, кажется, была розовая кофточка и темная юбка. Она показалась непонятной потому, что сэр Майкл едва взглянул на нее. Он пригласил ее сесть и сделал вид, будто занят бумагами. А когда поднял голову, то увидел, что она сидит на одном из стульев, выстроившихся футах в тридцати от него, — на них сидели только во время совещаний.

— Ну что вы, мисс Эссекс, ведь не кричать же нам через весь кабинет. Садитесь поближе.

И он указал ей на кресло, в меру низкое и пружинистое, которое стояло у самого стола, на ярко освещенном месте.

— Полагаю, — сказал он, все еще почти не глядя на нее, — я должен вам кое-что объяснить. Тем более что вы перешли к нам из Дискуса. Есть вещи, которые непременно должны понимать все, кто со мной работает. Ведь вы хотите узнать о нас все что нужно, не правда ли, мисс Эссекс?

— Да, конечно, сэр Майкл. Большое спасибо. Но я кое-что уже знаю.

— Вот как? Интересно послушать. — Теперь он ясно видел, до чего она хорошенькая.

— Ну… одним словом… вы как бы… соперничаете друг с другом, сэр Майкл, ведь верно?

Нет, ее даже назвать нельзя хорошенькой. Сэр Майкл решительно взбунтовался против такой банальности. Он видел, что она красавица притом грознее целой армии под развернутыми знаменами. Из серой массы машинисток всплыло лицо, безупречное и таинственное, ради каких некогда предавали на разграбление города и опустошали целые провинции. Оно улыбнулось ему из глубин мифологии. Решительно и с пугающей уверенностью оно заявляло, что много лет он попусту тратил время, внимание и силы на кучи костей, жира и надушенных тряпок. Оно перечеркнуло без малого тридцать лет никчемной жизни. На миг он почувствовал себя учеником, почувствовал, что ничего не испытал, а все лишь придумал, убедился, что поэты говорят правду. В памяти у него застучали страстные строфы Йитса.