Сэр Найджел. Белый отряд
Шрифт:
Благодарю вас — вы взяли на себя заботы о том, что мне столь же дорого, как жена или сын. Приготовьте там место сэру Эмери и подайте еды и питья, ведь он сегодня столько проехал, чтобы услужить своему королю.
Во все время пиршества, которое с таким искусством устроила леди Эрментруда, Эдуард весело разговаривал то с итальянцем, то с баронами. Наконец были унесены последние блюда, а круглые, пропитанные мясным соком и жиром куски грубого хлеба, служившие тарелками, брошены собакам. По кругу пошли фляги с вином. В залу с арфой в руках робко протиснулся
— Прошу вас, Найджел, отошлите слуг, чтобы мы остались одни. Пусть у каждой двери встанут по два воина: нам никто не должен мешать — разговор будет секретный. А теперь, сэр Эмери, благородным лордам и мне самому, вашему государю, хотелось бы услышать из ваших уст, как обстоят дела во Франции.
Лицо итальянца было спокойно, только глаза быстро перебегали с одного рыцаря на другого.
— Насколько я знаю, государь, в ваших французских владениях все спокойно.
— Значит, вы не слышали, что французы собрали войско и намереваются, нарушив перемирие, вторгнуться в наши земли?
— Нет, ваше величество, не слышал.
— Вы меня очень успокоили, Эмери, — сказал король, — уж если вы ничего не слышали, то, разумеется, и быть ничего не может. А ведь говорили, что этот бешеный рыцарь, де Шарни, уже подошел к моему драгоценному Сент-Омеру* [Сент-Омер — город неподалеку от Кале.] и вот-вот схватит его своими стальными руками.
— Что вы, государь! Пусть только посмеет! Он увидит, что ваше сокровище надежно заперто в сундуке и хорошо охраняется.
— И охраняете его вы, Эмери.
— Да, ваше величество, я.
— И вы, конечно, надежный страж, которому вполне можно доверять, не так ли? И теперь, когда из всех своих воинов я выбрал именно вас, чтобы вы берегли его как зеницу ока, вы не продадите по дешевке то, что мне так дорого?
— Что вы, государь! Почему вы задаете мне такие вопросы? Они порочат мою честь. Вы же хорошо знаете, что я не отдам врагу Кале прежде, чем отдам Богу душу.
— Так, значит, вам ничего не известно о поползновеньях де Шарни?
— Ничего, государь.
— Лжец и негодяй, — загремел король и, вскочив с места, ударил кулаком по столу так, что зазвенели кубки. — Взять его, лучники! Немедленно взять! И держать за локти, чтобы он ничего не натворил! И ты смеешь говорить мне в лицо, ты, вероломный ломбардец, что ничего не знаешь о де Шарни и его планах?
— Бог свидетель, я ничего не знаю.
Губы итальянца побелели, и говорил он прерывисто, тонким дрожащим голосом, отводя глаза от беспощадного взгляда разгневанного монарха.
Эдуард горько рассмеялся и вытащил из-за пазухи какую-то бумагу.
— Я хочу, чтобы в этом деле вы были судьями — ты, мой славный сын, и вы, Чандос, и вы, Мэнни, и вы, сэр Хьюберт, и вы, епископ, тоже. Я назначаю вас судьями своей королевской властью, чтобы вы совершили суд над этим человеком, ибо, клянусь
— Имя мое, государь, только я не получал такого письма.
— Еще бы! Тогда твое вероломство так и не вышло бы наружу. Письмо подписано «Исидор де Шарни». О чем же пишет мой враг де Шарни моему преданному слуге? Послушайте! «Мы не могли подойти в последнее новолуние, так как еще не собрали довольно войска, а также двадцати тысяч крон, что вы запросили. Но в следующее новолуние, в самую темную ночь, мы подойдем, и у малых боковых ворот, там, где растут рябины, вам будут вручены все деньги». А что ты теперь скажешь?
— Это подлог, — только и мог вымолвить итальянец.
— Позвольте мне взглянуть на письмо, государь, — попросил Чандос. — Де Шарни был моим пленным, и прежде чем за него был заплачен выкуп, через мои руки прошло много его писем, так что я прекрасно знаю его почерк. Да, готов поклясться, это его рука. Да, да, клянусь спасением моей души.
— Если это на самом деле написал де Шарни, так только чтобы обесчестить мое доброе имя! — выкрикнул сэр Эмери.
— Ну нет, — вмешался юный Принц, — мы все знаем де Шарни, мы с ним воевали. У него много недостатков, он любит похвастаться или затеять ссору, но он храбр и великодушен, под французскими лилиями другого такого нет. Этот человек никогда не унизится до подложных писем и не станет порочить честное имя рыцаря. Я, по крайней мере, ни за что этому не поверю.
Глухие возгласы остальных ясно говорили, что они согласны с Принцем. Свет факелов падал со стен на суровые лица за столом. Они сидели, словно каменные изваяния, и Ломбардец содрогнулся от ужаса под неумолимым взглядом их глаз. Он быстро огляделся — все выходы были заняты вооруженными воинами. Его коснулось дыханье смерти.
— Это письмо де Шарни вручил сент-омерскому священнику, некоему дону Бове, чтобы тот отвез его в Кале. А священник, поняв, что тут можно поживиться, отнес письмо одному человеку, моему верному слуге, и так оно дошло до меня. Я тут же приказал, чтобы этот человек приехал. А священник преспокойно вернулся в Сент-Омер, чтобы де Шарни считал, что письмо доставлено.
— Я ничего не знаю, — упрямо повторял итальянец, облизывая пересохшие губы.
Король побагровел, глаза его источали ярость.
— Довольно, клянусь Господом Богом, довольно! — воскликнул он. — Будь мы сейчас в Тауэре, несколько поворотов колеса вытянули бы признание из его подлой душонки. А впрочем, зачем нам его признания? Вы все видели, милорды, вы все слышали. Что скажешь ты, мой милый сын? Виновен ли этот человек?
— Виновен, государь.
— А вы, Джон? А вы, Уолтер? А вы, Хьюберт? А милорд епископ? Значит, все единодушны — он виновен в измене. Какое же он должен понести наказанье?