Сэр Невпопад из Ниоткуда

Дэвид Питер

Строкер, кряхтя, вынул из нижнего ящика бара какой-то запылённый кувшин, выпрямился, наполнил одну из чистых кружек и двинулся прямиком ко мне. Я внутренне напрягся, не зная, какой ещё колкости, издёвки, какого крепкого словца ожидать от этого урода.

Строкер остановился у края стола, за которым я сидел, и долго смотрел на меня не мигая. Затем, к моему крайнему изумлению, поставил передо мной кружку, так крепко грохнув дном о стол, что часть жидкости выплеснулась наружу.

«Мёд, – пронеслось у меня в голове. – Причём настоящий, а не то разбавленное пойло, которое у нас в трактире подают посетителям».

Это он, значит, угостить меня решил. Я не верил своим глазам. Но ещё больше меня удивило отсутствие привычных злобно-издевательских

ноток в его голосе, когда он со мной заговорил.

– Я тебе сочувствую. Жаль твою мать, правда, – сказал Строкер. – Она невинно пострадала. И заслуживает, чтобы за неё отомстили честь по чести. По всей справедливости.

Это было всё, что он произнёс, прежде чем повернуться, чтобы уйти. На долю секунды мне даже показалось, что в уголке его косого глаза блеснула влага...

– Где ж мне искать справедливость? – уныло спросил я.

Он оглянулся и вперил в меня взгляд своих маленьких мутных глаз. На его жирном лице появилось выражение искреннего недоумения. Ответ для него был совершенно очевиден.

– У короля, где ж ещё, дурная твоя башка? – С этими словами он побрёл прочь из зала, на ходу мотая головой. Ему всё ещё не верилось, чтобы я мог быть так глуп – не знать того, что известно любому младенцу, последнему недоумку, каждому бродяге.

При всей моей нелюбви к Строкеру, я не мог на сей раз им не восхититься. Старик мне посочувствовал, как умел, да ещё и дал неплохой совет. Дело том, что наш славный король Рунсибел снискал себе громкую славу среди населения Истерии как весьма искушённый, милостивый, непредвзятый и справедливый третейский судья. Со всех концов страны к нему во дворец тянулись обиженные и притесняемые, а также те, кто желал разрешить назревший конфликт, не прибегая к кровопролитию. Говорили, что властелин наш почти всегда ловко и умело улаживал подобные дела. Во дворце у него даже помещение специальное имелось – зал Справедливости, куда раз в неделю являлись все, кто искал высочайшего участия в своих бедах, – знатные господа и простолюдины, богачи и нищие.

Мне лично всё это прежде казалось глупостью и сплошным надувательством. Просто каким-то балаганом. Я вообще о приближённых Рунсибела и о нём самом, что греха таить, был самого невысокого мнения. И, согласитесь, имел для этого кое-какие основания. Добрый наш король всегда очень гордился своими рыцарями, он объявил их чуть ли не образцовыми гражданами, носителями всех человеческих добродетелей, однако это утверждение опровергал сам факт моего появления на свет. Зная, как гнусно королевские рыцари обошлись с моей матерью, я давным-давно пришёл к выводу, что эти господа не менее злонравны, корыстны и лживы, чем любой житель королевства, не претендующий, однако, ни на рыцарское, звание, ни на обладание сверхчеловеческими достоинствами. Так что я, жалкий ублюдок, зачатый в процессе коллективного изнасилования несчастной Маделайн отрядом рыцарей, просто не мог питать к этим благородным сэрам ничего, кроме отвращения.

И всё же... это соображение не заставило меня отмахнуться от слов Строкера. Ведь с тех пор, как рыцари надругались над моей матерью, прошло немало лет. Может статься, что те злодеи давно уже не служат при дворе Рунсибела. Я, конечно, не мог быть в этом полностью уверен, но и не исключал такой возможности. А кроме того – и эта мысль показалась мне весьма соблазнительной, – если Рунсибел поручит своим воинам отомстить людям Меандра за мою мать, то я буду счастливо избавлен от необходимости подставлять свою шею под мечи и копья последних. Пусть с проклятыми скитальцами бьются солдаты регулярной армии – в конце концов, не зря же их этому учили. Вот это был бы для меня отличный способ отомстить за смерть Маделайн, не рискуя при этом собственной шкурой.

Нет, старина Строкер и впрямь дал мне замечательный, бесценный совет, которым я решил непременно воспользоваться.

Погребальных дел мастер явился в оговорённый

срок, едва забрезжил рассвет. Задержись он на каких-нибудь полдня, и боюсь, тело моей бедной матери начало бы... портиться. Он оказался высоким, тощим пожилым мужчиной с мрачноватым бледным лицом. В точности так и должны, по моему мнению, выглядеть все, кто выбрал для себя такую профессию. Строкер, превратившийся для меня просто в какой-то кладезь сюрпризов, сунул ему в руку несколько монет. На нормальные похороны этого бы, конечно, не хватило, но сумма оказалась вполне достаточной для скромной индивидуальной кремации. Это, по-моему, было куда предпочтительней для моей Маделайн, чем если бы её бедное тело сгорело в куче из полудюжины трупов, в компании каких-то усопших незнакомцев.

Вся эта грустная процедура заняла немного времени и собрала мало желающих проститься с покойницей. Кремация, разумеется, происходила на открытом воздухе. Печь была заранее натоплена. Тело матери, облачённое в погребальные одежды, просунули в неё через металлические ворота, которые тотчас же захлопнулись с тяжёлым оглушительным лязгом. В нём было столько безнадёжности, в этом скрежещущем звуке, в нём слышался такой тоскливый надрыв, как если бы кто-то чужой и безжалостный навсегда отрезал мать от жизни и от меня гигантскими ножницами. Я едва удержался, чтобы не зажать уши руками. Астел, стоявшая рядом, крепко сжала мою ладонь. С тех пор как мы с ней «поладили», она сделалась, пожалуй, чересчур навязчивой. В будущем это могло сулить проблемы, но пока я не возражал. Строкер, разумеется, тоже притащился, а заодно и несколько завсегдатаев трактира, которые явились, чтобы воздать Маделайн должное за её «таланты» и за ровный, приветливый нрав.

Из короткой, широкой трубы на крыше печи начал вырываться чёрный дым. Он столбом поднимался в небо и таял в необозримой вышине. Похоронщик вёл церемонию по всем правилам. Пробормотав несколько подобающих случаю слов, он обратился к присутствующим с вопросом, не желает ли кто-либо произнести речь. Никто на это предложение не отозвался. Я чувствовал, что должен был что-нибудь сказать, но вместо того, чтобы выйти вперёд и выдавить из себя хоть несколько слов прощания, стоял столбом, словно язык проглотив. Мне было немного стыдно, но в то же время я осознавал, насколько пусты и лицемерны все эти надгробные речи, кто бы их ни произносил. Вот будь моя мать всё ещё жива, я непременно сумел бы выразить в словах всю мою любовь к ней. Но с этим своим благим намерением я немного запоздал... Потому и стоял молча. Не хотелось при всех сморозить какую-нибудь глупость.

Астел вдруг возьми да и толкни меня в бок. Я сердито на неё покосился, а она кивком указала мне на место в центре круга собравшихся, у самой печи. В глазах её горела решимость. Я малость струхнул: ещё чего доброго скандал устроит! – и покорно, припадая на свою негодную ногу сильней, чем обычно, чтобы мне посочувствовали и не судили строго, поплёлся к печи. Повернувшись лицом к участникам церемонии, я после недолгого раздумья произнёс:

– Маделайн была мне хорошей матерью. У неё сложилось... собственное представление о том, каким надлежит быть нашему миру. И оно здорово разнилось с действительностью. Отныне я посвящу всю мою жизнь осуществлению того, о чём она мечтала. Потому что именно этого она всегда от меня ждала. – Замявшись, я пожал плечами, кивнул и прибавил: – Спасибо за внимание.

Представьте себе, у Астел в глазах заблестели слёзы! Вот уж не думал, что столь жалкая надгробная речь произведёт на неё такое впечатление. Кто-то одобрительно похлопал меня по плечу. Кому ж бы это быть, как не Строкеру, с ужасом подумал я. Вот так дела! Я вовсе не был готов к столь стремительным переменам окружавшего меня мира. Меньше всего на свете мне хотелось становиться объектом доброты Строкера и свидетелем сентиментальности Астел. Уж кого-кого, а эту девицу я всегда считал образцом рассудочности и прагматизма.