Серапис
Шрифт:
Нашей жизни грозит постоянная гибель; мы всегда окружены смертельными опасностями; поэтому не все ли равно умереть завтра или сегодня? Предстоящий конец мира не страшил Олимпия, но мудрый философ невольно поддавался малодушному сожалению при мысли о том, что с уничтожением Вселенной прекратится человеческий род и слава о его подвигах и геройской смерти на развалинах Серапеума не перейдет к отдаленному потомству.
Однако сомневаться в благоприятном исходе борьбы было еще рано. Оптимистическая натура Олимпия подсказывала ему тайную надежду, что вечерняя заря потухающего дня служит предвестницей радостного утра. Если подоспеет ожидаемая помощь, если защитники старых богов восторжествуют над христианами
Сегодняшняя ночь — пожалуй, последняя в его жизни — должна быть торжественным праздником. С этой целью Олимпий пригласил к себе своих друзей и единомышленников, людей, стоявших во главе интеллектуалов Александрии, на симпозиум, по примеру великих мудрецов и любителей утонченных наслаждений в древних Афинах.
Как мало походили покои верховного жреца на убогую обстановку в доме епископа Феофила!
Там не было ничего, кроме голых стен и самой грубой мебели, тогда как Олимпий приготовил пир для своих гостей в обширном зале, убранном с истинно царской роскошью, украшенном сокровищами искусства, дорогой инкрустацией, литою медью и пурпурными тканями.
Мягкая мебель, покрытая шкурами львов и пантер, приглашала к отдохновению, и когда маститый философ после своего обхода по всему храму и многочисленных оваций присоединился, наконец, к своим гостям, все они уже возлежали на пышных ложах.
Элладий, знаменитый грамматик и верховный жрец Зевса, поместился по правую руку хозяина, а Порфирий, благодетель Серапеума, по левую. Карнис также нашел местечко между гостями своего старого друга, и как наслаждался певец с детски-наивной душой благородным соком винограда и возвышенной оживленной беседой, которой он так долго был лишен!
Олимпия единогласно выбрали в симпосиархи 65 . Тогда философ предложил присутствующим прежде всего обсудить давно известную проблему о высшем благе жизни.
— Все мы, — сказал ученый, — находимся теперь накануне роковой развязки. Путники, покидающие милую родину для неизвестной страны, естественно, оглядываются на свое прошлое и спрашивают себя: чем они полнее наслаждались под охраной родимых пенатов? 66 Так и нам приличнее всего задать себе вопрос, что именно составляло для нас высшее благо в здешнем мире? Завтрашний день может подарить победу защитникам Сераписа или привести их в царство теней.
65
Симпосиарх (от грен. Symposion — пиршество) — глава симпосия (пира), нечто вроде тамады.
66
Пенаты (лат. pйnates) — боги домашнего очага, существуют только во множественном, иногда в двойственном числе.
Предложение хозяина было встречено с большим сочувствием, и за столом тотчас начался оживленный спор. Речи гостей Олимпия, без сомнения, отличались большей цветистостью и блеском, чем беседы древних афинян, однако это мало способствовало уяснению поднятого вопроса. Спорящие повторяли только то, что было сказано и придумано о высшем благе раньше них. Наконец Элладий предложил беседовать о природе человеческого существа, и тогда пирующие завели остроумный диспут по вопросу: представляется ли человек самым лучшим, или самым худшим из живых творений.
Здесь было высказано много мнений о мистической связи между духовным и вещественным миром. Языческие мыслители дали полную свободу своему воображению, населяя добрыми и злыми духами неведомую область, которая лежит между непостижимым, безмятежно спокойным существом Единого и божественным проявлением творческой силы под видом человека.
Такими верованиями объяснялось то странное обстоятельство, что многие александрийцы избегали бросать камни, боясь задеть ими добрых гениев — покровителей, населяющих воздух.
Чем туманнее и сбивчивее становились понятия, употребляемые спорящими, тем более украшали они свою речь поразительными образами и метафорами, избегая простого определения мысли, но гордясь смелыми оборотами языка и своей находчивостью. Гости Олимпия были уверены, что им удалось постичь сверхъестественные усилия ума и с помощью чувственных представлений, полагая при этом, что их пустые теории оставили далеко за собой философские выводы древних.
Карнис был в восторге, а Порфирий сожалел об отсутствии Горго, с которой ему хотелось поделиться наслаждением ученой беседы.
Между тем в его доме целый день царствовала подавляющая тишина. Несмотря на невыносимый зной, старая Дамия не покидала своей обсерватории, где были собраны всевозможные инструменты и книги, нужные для занятий астролога и магика.
Один из жрецов Сатурна 67 , известный своими познаниями в этой области, постоянно находился при ней, когда она хотела применить таинственную науку к какому-нибудь особенному случаю. Он подавал ученой матроне астрологические таблицы, выводил круги и эллипсы, чертил по ее указаниям треугольники и другие фигуры, напоминая ей мистические значения чисел и букв, когда ослабевшая память изменяла Дамии. Жрец делал вычисления, проверял ее и свои собственные выводы, а также читал вслух заклинания, которые казались особенно подходящими и спасительными его покровительнице. Ученый маг нередко указывал ей, между прочим, новые средства и предлагал новые формулы для достижения известной цели.
67
Сатурн — древнеримский бог земледельцев и урожая, добрый и справедливый повелитель золотого века, царившего в Италии, когда Сатурн скрывался там от Юпитера (Зевса).
Сегодня Дамия держала строгий пост, согласно установленному правилу. Ослабев от голода и возраставшей духоты, она не раз впадала в дремоту, несмотря на все усилия сосредоточиться на своих занятиях. Опомнившись от забытья, Дамия принималась проверять выводы своего помощника, и если они противоречили ее предположениям, она сердилась, заставляя жреца вторично переделывать оконченную работу.
Горго часто приходила проведать бабушку, принося ей прохладительное питье, но Дамия упорно отказывалась освежить себя даже глотком воды, потому что нарушение предписанного поста могло повредить результату ее настойчивых трудов.
Когда измученная женщина снова погружалась в сон, внучка окуривала обсерваторию крепкими эссенциями, смачивая ими пеплос бабушки, заботливо вытирая ее разгоряченный лоб, покрытый крупными каплями пота, и обмахивая ее опахалом.
Бабушка притворялась спящей, хотя на самом деле только закрывала утомленные глаза, откинувшись головой на спинку высокого кресла. Нежное попечение ее любимицы приносило ей глубокую отраду.
Около полудня она отослала жреца, подкрепила себя сном и, собравшись с силами, серьезно углубилась в работу.