Серая сестра
Шрифт:
— Я пойду по Пути, — сказала Нона. — Откройте двери! — Она махнула рукой в сторону главного входа в конюшню. Двое инквизиторов подбежали к нему, чтобы вытащить запирающий засов.
— Ты не сможешь! — сказала Чайник. — Не так быстро. Ты ходила час назад!
Сама Стекло никогда не ходила по Пути, но она слышала рассказы Сестры Сковородка. Изредка старуха — от монастырского вина у нее развязывался язык — рассказывала о прошедших днях и о деяниях величайших Святых Ведьм. Идти по Пути всегда опасно, особенно слишком далеко. Возьми себе слишком много силы, и это разорвет тебя на части. Требовалось время, чтобы прийти в себя. Когда крайность заставляла Святую Ведьму
Ара поспешила обратно из кареты, чтобы помочь Мелкиру поднять Дарлу с ее места отдыха среди тюков сена.
— Ты больше не можешь идти, Нона. — Ара боролась с весом Дарлы. — Ты же знаешь, что не можешь.
Нона открыла было рот, чтобы ответить, но замерла. Стекло поняла, что до этого момента Нона не видела послушницу-геранта, лежащую среди тюков сена.
— Дарла... — Нона выронила меч. — Что они с тобой сделали? — Через мгновение она уже была рядом с девушкой, склонившись над ней, не обращая внимания на потрескивание огня, поднимавшегося к реву. — Что они с тобой сделали? — Она провела дрожащими руками над ранами Дарлы, в нескольких дюймах над ними.
Дарла лежала бледная, с посиневшими губами.
— Что задержало тебя... коротышка? — Дарла выдавила улыбку, затем поморщилась и закашлялась. Темная кровь текла по ее губе, стекала по подбородку.
Нона обернулась и посмотрела на людей, стоявших вокруг нее: Стекло, Мелкира, Ару, Чайник. Она уставилась на монахиню.
— Ты можешь ей помочь.
— Нона... — Чайник опустила глаза и покачала головой.
— Ты можешь! У тебя есть припасы. У тебя есть... — Нона оборвала то, что собиралась сказать, внезапно пораженная каким-то осознанием.
— ...слишком поздно... — с огромным усилием большая рука Дарла сжала руку Ноны. — ...устала... — Ее карие глаза затуманились замешательством, чем-то вроде удивления, и посмотрели куда-то вдаль, над головой Ноны.
Прошло мгновение. Другое. Взгляд Дарлы оставался неподвижным.
— Она ушла, Нона. — Чайник положила руку девушке на плечо. Нона отшвырнула его, как будто она обжигала.
Сестра Агика склонила голову:
— Предок забрал ее к себе...
— Черт бы побрал этого Предка! — Нона сжала пальцы Дарлы. — Вставай. Дарла, вставай. Я забираю нас отсюда. Мы возвращаемся в монастырь. Мы едем...
Ара обхватила Нону обеими руками, притянула к себе, сдерживая слезы.
— Она ушла, Нона. — Дым окутал их обоих.
Стекло отступила от жары и дыма, и, кашляя, направилась к экипажу. Испуганная лошадь пробежала мимо нее, едва не сбив с ног. Она поднялась по ступенькам и помогла лорду Глосис сесть в карету впереди нее, Агика подошла сзади. Выжившие сидели на двух широких скамьях, теснясь на набитых кожей сиденьях и втиснувшись вертикально в пространство между ними.
Нона, Ара и Чайник вышли из огня. Он кружился вокруг них троих, словно плащ из теней и пламени. Нона, бледная в своих лохмотьях, с непроницаемыми черными глазами, выглядела так, словно ее родило пламя. Она выглядела как нечто не от мира сего.
— Ты не можешь. Это безумие. — Теперь Аре не хватало убежденности.
Но какой был выбор?
46
— КОРАБЛЬ-СЕРДЦЕ ЗДЕСЬ. Я стояла перед ним. Я восстановилась. — Нона оторвала руки Ары от себя. Она нуждалась в безопасности Ары. — Садись в экипаж.
— Там нет места.
— Тогда залезай на него и следи за стрелами.
Нона закрыла глаза, закрыла уши, чтобы не слышать рева огня, и открыла сердце для сдерживаемой ярости, которая дрожала в каждом члене с тех пор, как она оставила Дарлу, еще теплую, среди сена.
Редко когда Путь казался таким далеким. Просто нить. Чуть больше трещины, пробежавшей по ее снам в тот день, когда Гилджон впервые посадил ее в свою деревянную клетку. Она видела его как след, там и не-там. Ее ноги помнили меч-путь, ее узкое предательство, зияющую внизу пропасть. Дарла ненавидела эту штуку. Ей никогда не удавалось сделать больше четырех шагов. Но она возвращалась к нему снова и снова, не испытывая страха. Однажды Нона спросила ее почему. Дарла одарила ее свирепой улыбкой:
— Отец говорил мне, что твои слабости могут научить тебя большему, чем твои сильные стороны.
Генерал Ратон не знает, что его дочь мертва. Еще нет. Он не узнает, что Нона использовала последний плоть-бинт, который мог бы спасти ее. Он не узнает, что бинт был потрачен на пустую месть человеку, который не годился даже на то, чтобы смотреть на его дочь.
«Семь лун, чтобы быть в безопасности». Нона не была заинтересована в безопасности. Если Путь разорвет ее на части, она будет рада этому и будет надеяться только на то, что ни один камень из дворца Шерзал не останется на другом. Она обратит свою беспомощную ярость в огонь, который очистит гору, огонь, который поглотит бледные огоньки позади нее, прочешет туннели Тетрагода.
Она снова посмотрела на Путь и обнаружила, что он сверкает, река, извивающаяся в большем количестве измерений, чем должен знать разум, бегущая под прямыми углами к воображению. Пульс корабль-сердца стучал у нее в ушах. Нона без колебаний бросилась вперед.
На этот раз все было по-другому. Путь не был чем-то узким, петляющим под неожиданными углами, пытающимся сбросить ее на каждом шагу. Путь превратился в плоскость, текучую гладь расплавленного серебра, такую широкую, что падение с нее казалось невозможным. Даже если бы она не бежала, Путь все равно бы увлек ее. Она могла мчаться вечно, неутомимая, каждый шаг приносил новую энергию. Мир остался позади. Время не имело власти. Путь охватывал, наполнял, вел, давал направление.
Самое трудное было не остаться на прежнем курсе, а свернуть с него. Сделаешь слишком много шагов, и уйти станет невозможно — по крайней мере, уйти и остаться целым. Возможно, это справедливо для многих путей. Теперь Нона видела дилемму Клеры, видела как ей, должно быть, было трудно сделать то, что казалось таким простым со стороны Ноны, как легко было бы вернуться на ее прежний курс.
Нона бежала по Пути, и все ее несчастья остались позади после первого же шага. Ее раны, ее усталость, даже боль от смерти Дарлы, все это казалось чем-то маленьким позади нее, бледным и слабым. Каждый шаг наполнял ее энергией такой неистовой, такой волнующей, что эта энергия переписывала ее, становилась ею, заменяла ее сердцевину.