Сердар
Шрифт:
– Леди Браун, – бормотал пленник, выбившийся из сил, – урожденная Кемпуэл, сестра милорда д'Аргайля, главы рода, и полковника Лионеля Кемпуэла из 4-го шотландского полка.
Услышав эти слова, Сердар судорожно поднес руку ко лбу… Можно было подумать, что он боится потерять рассудок… Жена лорда Брауна урожденная Кемпуэл? Но если это правда, то прелестные молодые девушки, которых он видел, племянницы его сестры, его милой Дианы!.. И месть должна поразить их…
Вдруг точно черный покров заслонил ему глаза… кровь прилила ему к голове, к вискам, он задыхался… Затем он сделал несколько шагов вперед и упал на руки Рамы, бросившегося поддержать его. Барбассон вне себя хотел броситься на пленника, но Нариндра удержал его жестом.
– Сэр Уильям Браун, – сказал махрат громовым голосом, – знаете вы, кто этот человек, которого вы поразили в самое сердце?
Пленник, пораженный происходящим, не знал, что и отвечать, а потому Нариндра с ожесточением бросил ему в глаза:
– Этот человек, молодость которого вы погубили, зять Лионеля Кемпуэла, брата леди Браун.
Черты лица несчастного сразу изменились. Он всплеснул руками и, рыдая, упал на колени перед Сердаром, говоря в глубоком волнении:
– Боже Великий, да поразит Твое правосудие виновного, но пощади этого человека, так много страдавшего! Клянусь перед всеми вами, что честь его будет восстановлена!
– Неужели он говорит искренне? – сказал Барбассон, начиная колебаться… – Ба! Не будем терять его из виду!
Придя в себя, Сердар долго смотрел на сэра Уильяма, все еще стоявшего перед ним на коленях и омывавшего слезами его руку.
– О, оставьте мне вашу руку, – говорил сэр Уильям с отчаянием, – не отнимайте ее у меня в знак прощения, я сделаю все, что вы не потребуете от меня. Я дал клятву в этом, когда вы были без сознания, и, каковы бы ни были для меня последствия этого, ваша честь будет восстановлена.
Сердар не отымал руки, но и не отвечал… По всему было видно, что в нем происходит та борьба, из которой благородные и великодушные люди всегда выходят победителями.
Рама и Нариндра, хорошо знавшие характер друга, не сомневались в том решении, которое он примет. Что касается Барбассона, то он, говоря языком матросов, был «опрокинут вверх дном» тем оборотом, какой принимали события.
– Все это притворство!.. – бормотал он про себя, уходя на капитанский мостик, чтобы не видеть то, что он называл слабостью характера.
Сердар, как и предвидел Барбассон, не замедлил произнести слово прощения.
– Да, я прощаю вас, – сказал он с глубоким вздохом, – я остаюсь проклятым людьми, авантюристом, Сердаром… зачем повергать в отчаяние молодых девушек, только начинающих жить и имеющих все, чтобы быть счастливыми…
– Нет, Сердар! Я не могу принять вашей жертвы, хотя бы вся моя семья погибла от этого… Но могу вам сообщить, что жертва ваша не нужна.
– Что вы хотите сказать?
– Берн в своем признании ничего не говорит о сообщнике. Перед смертью он обвиняет только себя и в воровстве, и в том, что подбросил письма в вашу папку, считая себя не вправе выдавать меня на правосудие людей, когда сам готовится предстать перед правосудием Бога. Вы можете оправдать себя, нисколько не впутывая меня в это дело… я все время хранил это признание.
– Не может этого быть! – воскликнул Сердар с восторгом. Затем он с грустью прибавил, взглянув на своего прежнего врага: – Вы, должно быть, очень ненавидите меня, если не хотите отдать мне…
– Нет! Нет! – прервал его сэр Уильям, – но после того, что вы выстрадали, я не верил в возможность прощения, и хотя признание Берна не могло служить основанием для обвинения меня, но я хотел избежать скандала, который разразился бы, если бы вы вздумали привлечь меня к ответственности…
– А признание это? – живо спросил Сердар.
– Оно заперто в моем письменном столе в Галле… Нам стоит только вернуться, и завтра же оно будет в вашем распоряжении.
Сердар устремил на него взгляд, которым хотел, казалось, проникнуть в душу собеседника.
– Вы мне не доверяете? – спросил сэр Уильям, заметив эти колебания.
– Моя сестра приезжает через пять-шесть дней, – отвечал Сердар, не умевший врать, а потому избегавший прямого ответа. – Нам некогда сворачивать в сторону, если я хочу вовремя встретить ее… Но раз слово прощения сорвалось с моего языка, я не буду больше удерживать вас здесь!
Молнией сверкнула радость в глазах негодяя, который все еще не верил своему спасению. Сердар это заметил, но чувство радости было так естественно в этом случае, что он продолжал:
– Сегодня вечером, когда пробьет полночь, мы пройдем мимо Джафнапатнама, последнего сингальского порта. Там я прикажу высадить вас на землю. И если вы действительно заслуживаете прощения… вы немедленно перешлете мне это признание через Ковинда-Шетти, хорошо известного судовладельца в Гоа. Клянусь вам, сэр Уильям Браун, что ваше имя не будет упомянуто при разборе дела, возбужденного мною по приезде во Францию.
В эту минуту Барбассон открыл дверь.
– Парус! По траверзу! – сказал он. – Я думаю, это «Диана», которая, помотав изрядно «Королеву Викторию», оставила ее позади и мчится теперь со всей скоростью в Гоа.
Все поспешили на мостик, чтобы убедиться в этом. Да, это была «Диана». Издали она со своими белыми парусами казалась огромным альбатросом, несущимся над волнами.
– Держитесь ближе к берегу, Барбассон! – сказал Сердар. – Мы высадим сэра Уильяма в Джафнапатнаме.
– А! – отвечал провансалец, одновременно кланяясь губернатору. – Вы лишаете нас вашего присутствия?
– Я очень тронут выражением такого сожаления, – отвечал ему в тон сэр Уильям.
Сердар удалился со своими друзьями… Барбассон подошел к англичанину и, глядя на него в упор, сказал:
– Смотрите прямо на меня! Вы посмеялись над всеми здесь, но есть человек, которого вам не удастся провести, и это я! – И он ударил себя кулаком в грудь. – Если бы это зависело от меня, вы бы еще два часа тому назад танцевали шотландскую жигу у меня на реях. – И он повернулся к нему спиной.
– Если ты попадешься мне на Цейлоне!.. – мрачно пробормотал сэр Уильям.