Сердца первое волнение
Шрифт:
Черные, строгие глаза Клары потеплели, но она быстро отвела их от Нади; она положила ее голову к себе на грудь.
— Милая, хорошая… разбойница… — сказала она, и голос ее на этот раз не был похож на стук палочек. — Ты с мамой… обо всем говоришь?
— Конечно! А что?
— Так, ничего… Вчера я думала о маме… То есть, — поспешила она поправиться, — обо всем…
Кто-то сказал, что видел Маргариту Михайловну в библиотеке, и Клара, взяв свою статью, пошла туда. Маргарита Михайловна сидела за угловым столом, под фикусом, и читала.
— Знаете, Клара, ребята правы, требуя еще большей переделки статьи, —
— Это же статья, а не рассказ, — возразила Клара.
— Да; но и статья должна быть написана живым, ярким, метким языком. Вы читали статьи Белинского, Добролюбова? Подайте-ка мне томик Белинского — Спасибо! — Маргарита Михайловна прочитала несколько мест из статей о Пушкине. — Эти статьи читаешь с огромным наслаждением; с каким умом, с каким блеском написаны они, как точен и богат их язык…
— То гении, а я — ученица.
— Да. Вот, ученица, и нужно учиться у этих мастеров.
Ничего обидного ни в этих словах, ни в тоне, каким они были произнесены, не было, но по лицу Клары пробежало недовольство; короткие бровки ее сошлись почти вместе… Ей хотелось говорить о том, о главном. Но о том говорить было трудно; да и как… ни с того ни с сего… Она спросила:
— Как бы вы, например, следуя Белинскому, написали это место?
Несомненно, Клара хотела уколоть учительницу. Маргарите Михайловне было обидно, хотелось ответить резко, но она сдержала себя.
— Я? Как Белинский, я, надо думать, не смогу, — ответила она. — Я бы только постаралась выразить это попроще, поживее, без протоколизмов. Давайте-ка попробуем вместе.
— Нет, зачем отбрасывать язык, которым пользуются на собраниях, в газетах? — обидчиво поджала губы Клара. — Если он распространен, значит, народен.
В библиотеке было тихо, попахивало клейстером, которым библиотекарша подклеивала книги. Пустые столы, безмолвные цветы на окнах, книги на стеллажах — все было окутано серым светом облачного дня, все, казалось, прислушивалось к странным словам умной девушки в роговых очках. Девушка же продолжала:
— Так говорит и мой папа…
В ее голосе зазвучали горделивые нотки.
— Расскажите, расскажите, Клара, что ваш папа… — попросила Маргарита Михайловна. Ее уже давно интересовал вопрос, откуда у Клары это пристрастие к официальщине в языке, в решении дел да, кажется, и в отношении к товарищам? Рассказ о семье, вероятно, пролил бы на это какой-то свет.
— Что же рассказывать?
— О папе, о семье, о себе. Я еще ничего не знаю о тебе.
Клара сняла очки, протерла их платочком. Удивительно: в очках она казалась взрослой и скучной, а без очков — была девушка как девушка и даже выглядела очень милой и простой.
— У нас дома строгие порядки, — с достоинством, деловито начала Клара. — Папа требователен и пунктуален.
— Он любит тебя?
— Странный вопрос. Он не только отец для меня, но и лучший друг, которому я говорю все. Он не нежничает, но он всегда справедлив («Скажу, скажу», — подталкивала в то же время себя Клара к главному). Папа и мама разошлись. Мама живет где-то… в одном из уральских городков. Я плохо помню ее. Папа говорил мне, что она — человек непрактичный, с отсталыми взглядами на воспитание детей, что ей жить с ним не понравилось. Папа требует выполнения своих указаний, правил хорошего тона, еще старого тона, перенятого им от отца. Мать не соглашалась с папиными установками и уехала к своему отцу. С тех пор я не видела ее.
— Но думала о ней? Тосковала?
— Нет. Почти нет. Правда, вчера почему-то вспомнилась. Папа… Он внушил мне мысль, что жизнь строится по определенным законам. Если человек эти законы выполняет, то он становится полезен обществу и общество оценит его. Во всем должен быть порядок, четкость, требует папа; он читал философа Декарта и любит повторять его изречение: «Порядок организует мысль». Мы живем по режиму, установленному папой. Более тридцати лет служит он; сейчас он — начальник почтового отделения. Имеет награды. Но есть люди, которым он не по душе. Однажды я была в его кабинете. Он делал устный выговор двум работницам, которые при рассортировке писем говорили о чем-то неслужебном. «Я, как руководитель вверенного мне учреждения, не могу обойти молчанием факта нарушения вами трудовой дисциплины, поскольку расходование времени на посторонние разговоры…» Они стояли молча, только вздыхали. А потом заговорили. Они сказали, что папа — буквоед, что им житья нет от его придирок и поучений; лучше все к чертям бросить и уйти, чем так мучиться. «Вы нас, Модест Григорьевич, — сказала одна, с нахальными глазами, — своими словами, как паук паутиной, опутали»,
«Я делаю все как положено». — «Положено, а жить не можно нам»… Потом папа об этой рифмачке написал приказ с выговором, а она сорвала со стены этот приказ, придавила каблуком и сказала: «Вот тебе моя печать, хоть не сургучная, но прочная». И ушла, совсем, даже за расчетом не приходила.
Клара притихла. «Господи! Зачем это я говорю… Мне не это надо сказать…». И продолжала:
— Мне понравилось, что папа — такой строгий и требовательный, что он так ровно и точно говорит. Он читает книги, газеты, проверяет мой дневник, проводит со мной беседы.
— Да, конечно, конечно, — закивала головой Маргарита Михайловна, видя перед собой, как живого, отца Клары, почему-то в мундире дореволюционного чиновника, живущего в строгом согласии с моралью, сумевшего поднять формалистику и тиранию на высоту непререкаемого авторитета. — Да, да… Твой папа удивительный человек… в наше время. Но послушай, Клара, — а если тебе захочется потанцевать, пошалить? А если к тебе придут подруги, мальчики? Что скажет папа?
— Пошалить! — насмешливо повторила Клара. — Разве можно девушке моего возраста шалить? Я не Надя Грудцева. Подруги ко мне ходят, правда, редко; им не нравится, что папа и им внушает правила хорошего тона.
— А мальчики не заходят, никогда?
— Разумеется.
Клара помолчала. Она была довольна своим рассказом о папе, кроме того места… и смятение, которое было написано на лице Маргариты Михайловны, она принимала за выражение некоторой виновности ее, учительницы. Ей показалось, что настал наилучший момент сказать то, главное… И она сказала:
— Вчера мы с папой осудили ваш поступок.
— Как, какой поступок? — вспыхнула Маргарита Михайловна.
— Вы рассказали Наде Грудцевой о том, что любили молодого человека и были покинуты им.