Сердца. Сказ 3
Шрифт:
Ян падает рядом и, обнимая за ноги, выпытывает прощение. Он знает (она едина) о причине слёз, он сам ещё не зарубцевался после известия о кончине Гелиоса.
– Мне надо вернуться, – говорю я.
– Куда возвращаться? – говорит он.
Понимает, что я подразумеваю резиденцию Солнца, но не понимает для каких целей: дом сгорел. И я поспешно отвечаю, что его несильного ума приспешники затолкали меня в конвой и не позволили даже проститься; а тело и вовсе – по глупой шутке или злому умыслу – оставили под небом и на утро выкатившимся солнцем.
– Я поеду с тобой, – уверенно объявляет Ян; спешу этот пыл унять.
– Оставайся
И это не укол. Наваждение. За часы хозяйского отсутствия Монастырь взаправду редел, пустел и пропитывался глупостью и затхлостью как за сиротские годы. Отец не должен покидать дитя.
– Дай мне тех же людей, что приезжали в ту ночь, – велю я. – И оружие.
Ян хмурится и отвечает согласием. Но только на первое.
– Это не просьба, Хозяин Монастыря. Либо ты закладываешь его в мои руки сам, либо я выкрадываю его в подходящий момент. Попытаешься остановить – вкусишь последствия.
– Не убьешь ты меня, – равнодушно швыряет мужчина, однако поднимается и из закрытого ящика стола вызволяет блестящую игрушку.
– А к чему всё идёт? – усмехаюсь я и перенимаю пистолет. – Думаешь, мы друзья? Надеешься стать любовниками? Считаешь, мы простим друг другу обиды и, ментально проработав опыт, будем вместе? А не пошёл бы ты, Хозяин Монастыря?
– Кануло то время, когда я мог сказать «закрой рот» и ты бы его действительно закрыла, да? – злобно скалится Ян. – Месть не решает проблему, не успокаивает душу.
– Но вносит в расшатанные истины справедливость. Находит правосудие, добавляет равновесия.
– Ты не успокоишь себя этим, что бы ты там не вообразила.
– Не пытаюсь.
– Тогда для чего, Луна?
Это слово уже звучало. Справедливости ради.
– Кому ещё известно о гибели дома Солнца? – вопрошаю наперерез.
– Тем троим из фургона. Четвёртый – Лука – уже (что очевидно) не в счёт. И, разумеется, мне.
– Знание – не всегда сила, верно? – горько улыбаюсь я и оставляю кабинет.
Слышится крик Яна: он запрягает упомянутых для работы. Я приказываю ехать в резиденцию Солнца. И снова из жизни выцепляются равные дороге дни. Мы замираем подле ворот – открытых и никогда более не закрываемых; я велю оставаться в машине, а сама бреду по красивейшей, мельком засыпанной от недавней песочной бури, дорожке. При свете дня зрелище это ещё более тревожное и плаксивое. Часть обугленного дома отсутствует вовсе, а уцелевшая, однако почерневшая, сторона острыми зубьями тянется к непокрытому облаками небу. Я разглядываю и признаю остатки гостиной и идущей оттуда лестницы – свернувшиеся холсты некогда портретов пробираются сквозь некогда позолоченные рамы. Возможно, кабинет сохранился; крыша там едва осела.
Вот только Гелиоса нет.
Я рыскаю у крыльца и дома, я думаю о проклятых тварях и птицах, я опасаюсь иных людей и – по итогу – взглядом ударяюсь в нового жителя сада.
Среди деревьев и кустарников, цветов и трав – юное, новое; ещё не избавившееся от крошечного горшка, едва давшее росток и с трудом пробившее землю.
Кто-то ещё знает о покинувшем небосвод и пантеон богов Гелиосе. Кто-то похоронил его.
Бог
В воздухе до сей поры стоит сладковатый запах гари. По сравнению с обуявшей вчерашней ночью стихией огня недавний костёр был мал и незаметен. Я же – по традиции дома Солнца – поместил прах последнего его представителя в разлагаемый контейнер и высадил на почётное место в саду возле резиденции. Возле родичей. Они все это заслужили: и хорошее, и плохое.
Бог Солнца отмерил половину века и сделал для своей истории всё положенное. Я зачитываю молитву и оставляю его в окружении кровных, а для Луны – что должна подоспеть неделю, думается мне, спустя – оставляю письмо. На старом наречии я вывожу, что любопытство будет распирать вдову много больше, нежели удивление, а потому при удобной встрече – пускай! – спросит легенду о ягодном тисе. И, смею заметить, ей нечего опасаться: через десятки лет я лично провожу её к этому месту и покажу, чем станет ныне крохотный росток.
Последний раз я был здесь несколько месяцев назад. Сопутствовал удару хлипкой ветви в окно дома, на что молодая жена сбежала по лестнице, заметила заливающийся дождём гараж и, направившись туда, нашла наводящие смуту письма.
Здесь я мог несколько преувеличить; истинно божественный промысел не касался меня. Не касалась меня и поломанная ветвь, и плохо припрятанные бумаги. Но и про то, и про то я знал; это ли не оправдывает меня и не делает соучастником?
А ещё до того я был здесь с десяток лет назад. Резиденция дома Солнца пыхтела жаром и разговорами, действиями и красотой. Златоглавые отпрыски двух орлов рассекали величественные – ныне усопшие – залы, глумились и предавались грехам в уютных – ныне пыльных и позабытых – спальнях, отбивали ровные шаги по блестящим – ныне ветхим – коридорам. Дом Солнца жил и оправдывал всю свою мощь, своё признание, свою красоту. Первая семья на слуху, что касалась своими бесконечными лучами даже самых отдалённых мест, домов и просек. Они были – воистину – велики! И я любил их дом, хотя избегал вечеров и званных ужинов (всё дело в рассыпающихся по комнатам гостях, которые оскверняли исключительность и порядок). Но тогда я приехал сам. В моих силах было повлиять на исход: не всегда всё идёт по задуманному (хотя…по исчислении скольких-то лет, понимаешь: случилось угодное и необходимое).
Итак, я приехал в резиденцию дома Солнца.
Роксана и Самсон встретили лучезарными улыбками и призывами отобедать, ибо с охоты – только-только – принесли молодых ястребов. Слуги встретили пытливыми взглядами и гневными замечаниями в спину. Мы сели за стол: я не досчитался старшего из братьев – Гелиоса, одного из близнецов – Аполлона и старшенькую, пожару равную, сестрицу – Джуну. Это хорошо. Не хорошо – что остальные из клана Солнца не прислушались к моим словам.
– Ваши люди вам боле не верны, – сказал я и уклончиво подмигнул полным бокалам.
Хозяева поспешили заверить, что подле них – верные из верных, да и попрекнуть людей в отсутствии или ослаблении их веры равнялось признанию измены. Религия – тяжёлая плата.
– Значит, они изменники, – заключил я. – И Богам дозволено, нет!, богам надобно их наказать, ведь правосудие свершится всё равно. Даже если десяток лет спустя.
Меня колко подбили должностью: я не вестник, а делец. И если не дело привело меня, а новость – опасаться нечего. Откуда эти мысли? В последние недели невероятный шквал сплетен и угроз обрушился на такой гостеприимный и грамотно ведущий свои дела дом. Одну из дочерей похитили, но – благо – вернули; она посмотрела на меня и тут же опустила взор. Всё еще отходила…