Сердце Аримана

Ахманов Михаил Сергеевич

– Дерзок!
– сказал Конан.

– Дерзок, - подтвердил Паллантид.
– Присмотреть за ним особо, мой господин?

Конан хмыкнул.

– Если за кем и присматривать, так за проклятым кхитайцем, - пробурчал он, поднимаясь и с облегчением сбрасывая мантию.

Однако не прошло и дня, как ему пришлось убедиться в своей ошибке.

____________________

*) Великая Катастрофа случилась за четыре или пять тысяч лет от эпохи Конана. Во время нее в Западном океане погибли острова пиктов и материк Атлантиды, а очертания Гирканского континента значительно изменились. Память об этом страшном бедствии пережила тысячелетия (примечание автора).

Глава 4. Койфит

Густо рассыпанные по черному небу звезды сверкали и переливались, словно алмазы на темном бархате; где-то там, вдали, за невидимым сейчас горизонтом, высились прекрасные и мрачные горы, а за ними - Бельверус, немедийская столица. С этим городом у Зенобии были связаны давние и неприятные воспоминания. Рабыня! Одна из сотен королевских рабынь и наложниц! Хвала Митре, что руки Нимеда и Тараска не коснулись ее… Но остального пришлось хлебнуть с избытком! Унижения, издевательства, вечные страхи и ночные кошмары - вот что составляло тогда ее жизнь! До тех пор, пока…

Зенобия улыбнулась, припомнив, как и каким образом ее киммериец очутился в стенах Бельверуса. Впрочем, обстоятельства его появления там вряд ли давали повод для улыбки.

Точеные плечи королевы дрогнули, прекрасное лицо застыло, лишь глаза налились грустью. Ничего хорошего не вспомнишь о тех временах, разве только про молодость свою да любовь к киммерийцу, вспыхнувшую внезапно, как пламя, раздуваемое ветром… Но все это есть у нее и сейчас - и любовь, и молодость, и много больше… Любимый супруг, лев среди людей, подаривший ей сына-львенка, богатые наряды, слуги и рабы, роскошные покои… Да, покои… А покоя нет!

Смутная тревога давно томила ее, особенно в последние месяцы, когда ее король замыслил обрушить свои войска на южные страны. Это являлось великим начинанием, так как, хоть Зенобия и не была посвящена в дальние планы супруга, но догадывалась, что цель его - не Аргос и Зингара, не Офир с Кофом, но Стигия. Таинственная и страшная Стигия, земля Великого Змея, держава колдунов! А как защититься от колдовства? Только магией, могучей магией, более древней, чем все познания стигийцев! Магией Сердца Аримана, хранившего Аквилонию и ее короля!

Но огненный шар, их защиту, залог победы, могли украсть… Похитить, как случалось уже не раз! Враги могли овладеть им - силой, хитростью, коварством или волшебством!

И потому смутная тревога продолжала томить Зенобию, вторгаясь в ее в сны, заставляя просыпаться среди ночи от неведомого мучительного чувства и долго потом лежать, уставившись в потолок и кусая губы от бессилия. Это было похоже на болезнь ума и сердца, от которой ни один целитель еще не придумал лекарства.

Но с недавних пор она стала спокойней. Сегодня, в тихий летний вечер, она стояла у окна, глядя в чудесное и спокойное звездное небо, и думала о том, какие новые испытания уготовлены судьбой ее супругу - а значит, и ей самой, и ее сыну. Конан рассказывал немногое, но она чувствовала сердцем, как всякая любящая женщина, что обычное течение жизни нарушилось чем-то или кем-то, или вскоре нарушится, и вновь наступит странное время томления, беспокойства и недоговоренности. И еще она чувствовала, что Конан войдет сейчас в ее опочивальню.

Верно! Двери приоткрылись, и в проеме возникла огромная могучая фигура короля. Он сунул голову внутрь, вытянул шею, пытаясь, кажется, разглядеть ее ложе… Зенобия тихонько рассмеялась. Сейчас великий воин и властелин был похож на дитя, на их Конна, высматривающего на столе сладкое печенье.

– Ты не спишь, моя красавица?
– мягкими шагами король приблизился к ней, бросил в кресло перевязь с мечом, прикоснулся легонько к лицу Зенобии шершавыми подушечками пальцев.
– Кром! Ты не спишь, мечтаешь и ждешь меня… А-то я боялся тебя разбудить!

Зенобия всем телом прижалась к нему.

– Посмотри, какая ночь, мой повелитель… Звезды, луна… Глаза владычицы Иштар, что смотрят на нас…

– Ночь как ночь, - бросив взгляд в окно, пожал плечами король.
– Звезд многовато, это точно. Иштар, как все женщины, слишком любопытна, моя милая!

Она улыбнулась, приподнялась на цыпочки и заглянула ему в глаза. И в них Зенобия увидела тревогу, так похожую на ее собственную, что сердце королевы сжалось в крошечный комок. Она редко спрашивала его о том, чего он не желал говорить, но сейчас слова вырвались сами собой:

– Что-то случилось, мой владыка? Ты встревожен?

Он сморщился.

– Кром! Как тебе сказать… Эти послы… Сегодня я принял их: глупца из Кофа, гордеца из Зингары, велеречивую змею из Офира, аргосского щеголя, толстого шемита и тощего кхитайца. Долго же им пришлось стоять на ногах и выпытывать у меня, кто будет проглочен первым! Но они не узнали ничего! Впрочем, не это меня встревожило, нет… - Он резко повел рукой, словно отметая дневные заботы.
– К Нергалу! Не хочу говорить об этих змеях и крысах! Я уже лег, но постель моя была холодной… Кром! Твоя теплее! И ты все равно не спишь, а?

Зенобия вздохнула: и облегчение, и сожаление были в этом вздохе. Она не узнала истинной причины его тревог, хоть догадывалась о ней, зато еще раз убедилась в его любви. Склонив голову на грудь мужа, королева несколько мгновений слушала мерный могучий стук его сердца. Казалось, он был совершенно спокоен, но Зенобия знала, что это не так; напротив, теперь она уверилась, что его гнетет какая-то тревога. Что было причиной этого беспокойства? Мысли о предстоящем походе? Думы о ней, о Конне, об их судьбе? Или он тревожился за свой амулет, хранимый чарами, замками и бдительной охраной?

И не только этим, сказала она себе, улыбнулась и плотней прижалась к груди супруга, словно желая таким образом принять на себя часть его забот. Потом тихо прошептала:

– Я люблю…

– Что? Что ты сказала?
– наклонился к ней Конан.
– Что-то насчет любви? Ну, так я готов, моя красавица!

Он легко подхватил ее на руки и понес на широкое ложе, устланное роскошными тканями, легким, как пух, кхитайским шелком, и полупрозоачным бритунским полотном, и гиперборейскими мехами. И там, задыхаясь и кусая губы, она многократно повторила ему свое "люблю" - в последний раз уже перед рассветом, в изнеможении, прикрывая потяжелевшие веки. В последний раз пробормотала она "люблю" и уснула - с улыбкой на устах, легко и крепко, впервые за многие ночи.