Сердце Бонивура
Шрифт:
— Пущай несёт, — сказал Митрохин.
Вовка исчез, чтобы через минуту появиться вновь. В его руках был большой деревянный ковш. Вовка перешёл дорогу, стараясь не пролить воду, но, когда взглянул на Виталия, руки его дрогнули, он чуть не уронил ковш. Виталий посмотрел на мальчугана. Все лицо у Вовки было перекошено опухолью. Кровоподтёк виднелся из-под холщевой повязки, покрывшей лоб. Бонивур стал пить, не сводя взора с Вовки. Глаза мальчугана наполнились слезами.
— Кто тебя? — спросил Лебеда. — За что?
— Вон тот, бородатый… Я ему за Марью чуть дыхало не перервал! —
Горячий шёпот Бонивура заставил мальчика выпрямиться.
— Последи, сынок, куда нас поведут… Дай знать Афанасию Ивановичу. Понял? Пускай выручает!
— Ладно! Понял!
Виталий хотел было задать Вовке вопрос о Настеньке, все это время острое беспокойство за девушку терзало его. Но конвойный, заметив, что арестованные разговаривают, крикнул:
— А ну, кончай!
Вовка, сжав в руках ковш до того, что костяшки пальцев побелели, выдохнул с такой силой, что даже стон вырвался из его груди:
— Эх-х, Виталя… винта бы мне! Я бы их, гадов…
Лицо его исказилось, острая жалость, тревога за пленных и недетская ненависть к белоказакам вмиг состарили его.
— Помогай нам, Вовка! Вместе рассчитаемся за все.
— А ну, сыпь отсюда! — заорал конвойный.
Вернувшись от коновязи, Митрохин насупился и тоже закричал:
— Давай, давай… пока я ещё не добавил!
Вовка перебежал площадь и скрылся в избе Жилиных.
Сотня собралась. Подхорунжий отдал команду. Головные тронулись. Пленников поставили между шеренгами. Один из конвоиров ощупал гимнастёрку Виталия, прикинул: со связанными руками не снять. На одежду Лебеды никто из белых не позарился. Его ичиги и старенький ватник ни в ком не вызывали корысти.
…Село словно вымерло. Вечерело, но ни в одной из хат не зажигали огня — ждали, когда уйдут белые. Виталий оглядывался по сторонам. Ни одной живой души! Неужели никто не видит, как их уводят отсюда? Нет, в окне у Жилиных он ясно разглядел Вовку. Однако тот сейчас же исчез, хлопнула дверь избы. В этот момент кони тронулись. Верёвки натянулись. Пленники пошли по дороге. Справа и слева, впереди и сзади их шли кони. От гулкого их топота вздрагивала земля.
Две фигуры из избы Жилиных метнулись к околице. Когда Митрохин миновал околицу, у развалившегося сарая что-то засвистело в воздухе, и бородатый, схватившись за голову, повалился из седла на дорогу.
К Митрохину бросились, подняли. Все лицо его было залито кровью из широкой раны, обнажившей скулу и надбровье. Подхорунжий, побледнев, оглядывал окрестность. Многие схватились за оружие, ожидая, что сейчас начнётся свалка, — место было удобное для засады, — кое-кто спешился.
Урядник наскоро перевязал Митрохина. Он бормотал:
— Эк рассадил! Чем же это?
Рябой наступил на что-то тяжёлое, закопавшееся в пыль. Поднял. Это был кружок печной чугунной конфорки.
— Счастлив твой бог, что не насмерть! — сказал он. — Экой штукой черепушку развалить вполне можно.
Пленники переглянулись.
— Никак Вовка! — шепнул Лебеда.
Опомнившись, Митрохин кинулся к сараям, сняв винтовку с плеча.
— Убью на месте, истинная икона!
Подхорунжий остановил его:
— Отставить, Митрохин!
— Дак это чо получается… — начал было тот.
— А то, что ежели на час ещё задержимся тут, — сказал подхорунжий, — так всех, поди, положат…
Сумрак опускался на окрестность. Погасли красные блики на небе. Бонивур проводил их взглядом.
— Ветер будет завтра.
И он подумал о том, что завтра может быть многое, а его уже не будет. Мысль эта плохо умещалась в его мозгу. Лебеда, шедший рядом, придвинулся совсем близко, локоть к локтю, и шепнул:
— Ты места эти знаешь?
— Знаю… каждый кустик…
Лебеда продолжал:
— Скоро совсем стемнеет. Можешь верёвку перегрызть? Зубы у тебя молодые. И я их тут задержу, буду кидаться в разные стороны. А ты — сразу за этот кустарник… По лощинке к речке выйдешь.
— Один не стану! — сказал Виталий.
— Не пори горячку! — зашептал старик. — Обоим не уйти. Я со своей верёвкой не справлюсь. А один уйдёшь — поспешай на подмогу.
Лебеда был прав. Стоило испытать все. Пока не использованы все возможности спасения, нельзя сдаваться. Бонивур ожидал темноты.
Дальше от села на дороге стал попадаться щебень. С каждым шагом идти становилось все труднее.
Миновали сосновую рощу справа. Тёмные деревья отошли в сторону. Слева донёсся звенящий шум воды. Речка в этом месте была совсем близко. Знакомые, тысячу раз хоженные места!.. Здесь вот, на опушке, посреди которой возвышалась старая берёза, молодёжь жгла костры и прыгала через них. И он, Виталий, прыгал… И ожила в его памяти картина. Ребята шевелят костры палками, чтобы огонь горел ярче, чтобы ещё веселее рвался вверх, чтобы труднее было прыгать. Нужно хорошо разбежаться… потом оттолкнуться обеими ногами от земли, с силой выбросить руки вперёд… Ринуться через пламень, обдающий лицо палящим жаром, и перелететь через него. А потом толчок о землю… Платье дымится, и пекло костра оказывается сзади, а прямо перед тобой — смеющиеся лица девушек и парней…
— Виталий… начинай, родной, — шепнул Лебеда.
Бонивур схватил зубами верёвку. Кони шли неровно — то быстрее, то тише, — верёвка дёргалась. Виталий стал перетирать её зубами. Но верёвка намокла, стала скользкой и поминутно вырывалась. Скоро Виталий почувствовал, что во рту у него стало солено. «Эх, десны рассадил!» — подумал он. Наконец верёвка стала поддаваться. Но тут всадники хлестнули лошадей. Пленным пришлось бежать. Тучи пыли из-под копыт лошадей летели в их лица. Пыль хрустела на зубах. Мелкие камешки, брошенные копытами лошадей, секли лицо. Каждый шаг Бонивуру давался с трудом, камни ранили его обнажённые ноги. Не легче было и Лебеде. Ноги плохо повиновались ему, он спотыкался и однажды упал. Белые остановили лошадей, с бранью подняли его на ноги. Полузадохшийся Лебеда осмотрелся вокруг налитыми кровью глазами. Потом опять они бежали рядом — юноша и старик. Они прижимались плечами, потому что только так могли помочь друг другу. Но все чаще хрипел и всхлипывал Лебеда, не в силах набрать в грудь воздуху.