Сердце Дьявола 2
Шрифт:
– У тебя крыша на сексуальной почве поехала, – махнул рукой Бельмондо. – Хотя, если подумать, ничто так не объединяет людей как женщина...
– Козлы вы, – пробурчал Баламут, разливая по стаканам остатки водки. – Наши дубли ведь тоже могут проснуться. И захихикал:
– Представляю, как Черный Черному будет морду бить. Я буду не я, если не натравлю их друг на друга.
Посмеявшись, он выковырял шпротину из закусочного террикона, возвышавшегося посереди достархана, положил ее на кругляш копченой колбасы и, дружески глядя, предложил мне все это в качестве закуски.
2. Николай Второй просит водки. – Память образца прошлого года. – Конец ученого.
Лишь только Баламут прикоснулся к рюмке губами, за его спиной из нижней ячейки стеллажа появились голые ноги, потом все остальное, вплоть до головы Баламута. Встав, дубликат Николая сладко потянулся, затем затряс головой, затем увидел рядом с собой улыбавшуюся Софию, затем – что в двух шагах от него пьют водку. И тут же, решительно отстранив подавшуюся к нему девушку, направился к нам.
По моим глазам Николай Первый, то есть исконный Баламут, понял, что за его спиной происходит нечто экстраординарное, но пить не перестал.
И правильно сделал. Николай Второй, видимо, не потреблявший спиртное с момента своего сотворения, втиснулся в наш кружок и, увидев, что все бутылки опорожнены, начал поочередно смотреть нам в глаза. Жалобно и очень выразительно, так выразительно, что я вырыл из закусочного террикона граненый стаканчик, вычистил его изнутри указательным пальцем и, перелив в него половину своей водки, протянул жаждущему. Тот принял стакан и, не меняя выражения лица, протянул его Бельмондо. Борис, вздохнул, поджал губы и также поделился водкой. Николаю Первому все это не понравилось и он, забыв закусить, недружелюбно уставился на двойника.
– Ты кто? – наконец спросил он, поглаживая кончиком языка сносившуюся пломбу.
– Николай Сергеевич Баламутов, к вашим услугам, – ответил двойник, доставая из террикона огуречную четвертинку. – А ты кто?
– Хрен в пальто! – не удержался Баламут в оригинале. И, вынув из нагрудного кармана шариковую ручку, старательно нарисовал жирный крестик на лбу своей захмелевшей и потому достаточно индифферентной копии. Окончив труд, спрятал ручку и сказал нам с Бельмондо серьезно:
– Это чтобы вы меня от этого пьяницы отличали.
Покачав на это головой, Бельмондо повернул ко мне и спросил:
– Что будем с ними делать?
– Да ну их! – махнул я рукой. – Оставим здесь, выход завалим. А там все само собой решится.
– Правильно! – согласился Николай Второй. – Пошлите в столовую. Как она? По-прежнему функционирует?
– Функционирует, – покивал я.
– А какое сегодня число?
– Двадцать первое июля...
– Какого года?
Я ответил.
– Понятно, значит вы на год нас старше...
– Почему это?
– Потому что на моих часах, – постучал Николай Второй костяшками пальцев по своему лбу, – на год меньше.
– Ты хочешь сказать, что скопировали тебя с Николая Первого в прошлом году?
– Я думаю, что скопировали меня
– Так ты, Николай Второй, знаешь, что ты поддельный? – насторожился настоящий Баламут.
– Ну, зачем так категорично? Я просто появился, из этого колодца появился. И я точно такой же, как и ты, ну, может быть, пока немного кое в чем уступаю... Пока уступаю, потому как остро чувствую, что в твоем обществе мой ай кью, как член молодой поднимается.
– Если ты просто появился, то откуда у тебя моя память? – продолжал спрашивать Николай.
– С простыни, наверно. А сначала ее вообще не было... Помню только, что жил с женой на острове в пальмовой хижине... Потом память начала фрагментами появляться. То "семью восемь пятьдесят шесть" в голове появилось, то как телевизор включать, то "два паса – в прикупе чудеса". Потом колодец начал... – копия Николая запнулась, вспомнив, видимо, неприятное или то, что нельзя (запрещено?) было говорить. Некоторое время он смотрел мне в глаза отсутствующим взглядом, затем потряс головой, что-то из нее изгоняя; затем принялся сосредоточенно жевать забытую было в руке огуречную четвертинку.
А мы с Бельмондо и Баламутом молчали. Нас поразила одна и та же мысль: "У него наша память образца прошлого года... Значит... значит, он не знает, что настоящую Софию зверски убили, не знает, что Баламут ("я" – подумал сам Николай) чуть не свихнулся после этого... Значит, этот поддельный Баламут лучше, здоровее, добрее, счастливее настоящего ("меня" – подумал сам Николай) Баламута?
– Нужно еще выпить... – вышел из ступора Бельмондо, – А то мозги набекрень. Пошлите, что ли, в столовую?
Николай-Второй покидал хранилище копов (позже мы его назвали Погребом) в задумчивости.
– Ты чего насупился? – спросила его София.
Взглянув в ее лучащиеся глаза, Николай Второй определился. Клейко посмотрев на девушку, он стремглав вернулся в хранилище, нашел ячейки с копиями Софии и принялся просматривать лежащие под ними бирки. Выявив ближайшую по дате воскрешения копию, вытащил ее, взвалил на плечи и бодро направился к нам.
– А ты знаешь, зачем вы вообще появились? – спросил я, когда он поравнялся со мной.
– Конечно, знаю. Мы должны в вашем присутствии стать точно такими же, как вы. И только после этого начать изучение колодца с сиреневым туманом. А потом поставить на нем кое-какое оборудование, чтобы чудес не было. А насчет Худосокова вы не беспокойтесь. Я ведь, как не крути – Баламут, и к этому типу отношусь аналогично.
Но мы его не слушали, мы оглохли, онемели и застыли, как идолы – из колодца с сиреневым туманом показалась... голова Худосокова! Мы стояли, объятые ужасом, а Ленчик являлся торжественно, примерно так, как является из пусковой шахты уверенная в себе стратегическая ракета... И вот, он уже повис перед нами в воздухе в полуметре от пола, повис, одетый в серую хлопчатобумажную пижаму, повис двуногий, живой, но бездушный...