Сердце Дьявола
Шрифт:
Полдюжины охранников мы положили прямо в их постелях – до того, как попасть в лапы Худосокова, я и не мог предполагать, как это приятно стрелять в спящих людей, людей, мечущихся в нижнем белье, людей, падающих перед тобой на колени... Хотя каких людей... Каждый из них угробил бы, не задумываясь, сотню тысяч младенцев...
Остальные охранники забаррикадировались в тех или иных помещениях, но мы оставили их выкуривание на потом. Бельмондо где-то нашел портативный сварочный аппарат и заварил двери, за которыми они прятались. Когда со сваркой было покончено, Ольга сказала, что идет с Вероникой и Софией искать Лену с Полиной. Я согласился и нарисовал ей
– Он видит все... Смотрите, телекамеры везде... – сказал Бельмондо, когда мы присели отдохнуть на полу одного из коридоров. – И вне всякого сомнения, у него есть не один запасной выход типа того вентиляционного колодца, по которому мы из КПЗ выбрались...
– Кстати, телекамер-то раньше не было... Недавно поставили, – отметил Баламут.
И тут же одна из камер посмотрела ему в лицо. Баламут недовольно скривился и выстрелил в нее из автомата. Хотя он не целился, шпионский агрегат брызнул стеклами во все стороны.
Перекурив, мы направились зачищать столовую и в прямом, и в переносном смыслах. Открыв ведущую в нее дверь, увидели, что в ней собралось все безмолвное население Центра.
– Может, кто скажет, где прячется Худосоков? – спросил меня Бельмондо.
– Синехалатники скажут? – усмехнулся я.
И вошел в зал. Толпа синехалатников расступилась, и я увидел человека в синем женском халате с автоматом на изготовку. Когда я понял, что это Худосоков, он уже стрелял в моих друзей. Я не успел воспользоваться автоматом – синехалатники набросились на меня. Чтобы отбился и вышвырнуть их из столовой, мне потребовалось десять минут и пара дюжин ударов кулаками и ногой...
У Баламута была пробита правая сторона груди. Из пулевого отверстия в такт дыханию выбивалась кровавая пена. Еще три пули сидели у него в животе. А покрасневшие глаза смотрели на меня с просьбой.
– Ты же знаешь, что такое три пули в животе и одна в легком... – говорили они. – Принеси водки... И беги за Худосоковым, умоляю...
Бледный, я перешел к телу Бельмондо. Перед тем, как подойти к Баламуту, я увидел, что Борис мертв – в голове у него сидело, по меньшей мере, три или четыре пули. Положив его на спину (он, скрючившись, лежал на боку), я пошел на кухню за водкой. На обратном пути прихватил чистое полотенце, прикрыл им голову Бельмондо и выпоил Баламута водкой. Прежде чем потерять сознание, он выпил половину бутылки...
Худосоков был ранен, рана кровоточила, и я легко вышел на его след. Он вел наружу и заканчивался в дальнем конце парковочной площадки. "Уехал, гад, – подумал я, рассматривая оставшиеся на дороге следы автомобильных шин. И метнулся к обрыву и увидел внизу облако пыли, а потом и выскочившую из него синюю иномарку, скорее всего "Форд". Через пять минут он будет на другой стороне Кырк-Шайтана! – мелькнула в голове мысль. – А я буду там через две с половиной".
Подбежав к обрыву, ограничивавшему площадку перед подземельем, я пошел вверх. Через десять секунд я стоял на небольшом водоразделе. Определив, куда надо спускаться, бросился вниз...
Бег вниз по склону... Это классная штука, особенно, если склон крут и неоднороден. Это похлестче любого слалома, потому как
Я сбросил глыбу с обрыва над дорогой, и мне повезло – она упала на капот "Форда". "Один – один!" – подумал я, вспомнив свою неудачную подземную охоту на покойного Шварцнеггера. От удара "Форд" перевернулся и упал вверх колесами на глыбы, лежавшие на обочине дороги.
Спуск к дороге в обход обрыва занял полчаса. Спускаясь, я вспоминал Бельмондо и Баламута. Двадцать пять лет дружбы... И они мертвы... И никогда я не выпью с Баламутом, никогда Бельмондо не ткнет меня локтем в живот и не скажет какую-нибудь гадость... Никогда я не посмеюсь над Николаем, никогда Борис не расскажет мне о какой-нибудь тонкой черте женского характера... Нет, этого не может быть... Ведь они – это мой образ жизни, они – это моя жизнь. Нет Бога, нет! Если бы он был, то я лежал бы сейчас мертвым рядом с ними, и наше тепло, которым мы делились всю нашу жизнь, объединившись, устремлялось бы в безнадежно холодный космос...
Я подошел к машине, не опасаясь – предсмертные сальто-мортале железного американского скакуна наверняка не оставили Худосокову никаких шансов на жизнь.
Однако в машине его не было. Я подумал, что, возможно, Ленчик выпал из нее, когда она летела на обочину, и осмотрел место крушения, но ничего, кроме протеза, не нашел. Забросив диковинную западногерманскую штучку в кусты, я пошел искать беглеца – без протеза он не мог уйти далеко. Шел я не без опаски: Худосоков мог пальнуть в меня из-за любого камня или кустика.
И он пальнул. Попал в голову, но вскользь. Установив, что не убит, я удивился: "Худосоков промахнулся? Быть такого не может! Стареет, точно..."
Кровь не останавливалась долго. "Хоть шею жгутом перетягивай", – усмехнулся я, сильнее прижимая ладонью рану. Когда кровотечение прекратилось, пошел, вернее, пополз искать Худосокова. Я понимал, что искать человека с пистолетом в горах с весьма изрезанным рельефом – это безрассудство. Но делать было нечего. Если он уйдет в кишлак, то всем нам крышка. В кишлаке найдется достаточно волкодавов, в том числе и двуногих. Они за сотню-другую все сурочьи норы в округе обшарят. А шкуру снимут и вовсе задаром.
Перебежками, а где ползком, я приблизился метров на сто к скале, торчавшей на склоне чуть выше дороги. Я был уверен, что Худосоков прячется именно за ней. "Замечательный, наверное, оттуда вид, – подумал я, внимательно наблюдая за скалой. – Все озеро как на ладони..." И увидел голову Ленчика: высунувшись, он смотрел мне в глаза.
Не раздумывая, я послал в него короткую очередь, но промахнулся – метко стрелять в горах не так-то просто. Однако я не расстроился – до того, как расположиться в своем укрытии, я заметил бугор, располагавшийся в стороне от укрытия Худосокова. По глубокой промоине до него можно было доползти, избежав встречи со свинцовыми осами.