Сердце дьявола
Шрифт:
– Это хорошо, – отреагировал клиент. – Одна неувязка. Я не высокий, не голубоглазый и вовсе не блондин. Он засмеялся, словно ему доставляло удовольствие сбивать Маринку со взятого тона. «Ладно, – подумала она, гася вспыхнувшее вместо «желания» раздражение. – Это даже к лучшему. Пусть говорит». Каждое сказанное им слово стоит денег, которые, в конце концов, упадут в Маринкин карман.
– Как тебя зовут? – полюбопытствовал он.
– Наталья, – не задумываясь, ответила Маринка.
– Нет. Тебя зовут Алла. Тебе двадцать три. Ты высокая, стройная брюнетка. На правом бедре татуировка – маленькая бабочка. «На правом бедре, – подумала Маринка. – Пикантно. Разговор предполагает, что он УЖЕ ВИДИТ мое бедро. Ладно. Зачем спорить? Клиент всегда прав».
– Хорошо.
– Никак. Мое имя тебе не понадобится. Хорошенький получался разговор. Многогранный.
– Расскажи, какой ты? Главное, не дать себя сбить, не потерять нить беседы. Этому учат, это мастерство. Не просто телефонный «акт», а крохотный спектакль. От первого до последнего слова.
– Ты все равно не увидишь меня, – медленно проговорил клиент, и Маринка ощутила в его голосе нечто, похоже на… Она не могла даже сказать, ЧТО это было. Первая параллель, возникшая в ее воображении, – разгорающийся огонь. Почти незаметный, он все-таки был. Маринка его чувствовала.
– Почему? Ты хочешь оставаться в темноте?
– Нет. Конечно, нет, – он снова засмеялся. Сухо, словно падал пепел от сгоревшей бумаги. – Совсем не поэтому.
– Ты так и будешь стоять у меня за спиной? Тебе не хочется, чтобы я видела твое лицо?
– Ты просто НЕ СМОЖЕШЬ его увидеть.
– Почему?
– Потому что, когда я переверну тебя на спину, ты будешь уже мертва. Маринка снова сбилась с интимного тона. Она оказалась не готова к подобному разговору, хотя и пыталась заранее настраиваться. Знала ведь, что рано или поздно ЭТО случится. И девчонки не раз предупреждали, что иногда клиенты оказываются извращенцами. Сразу ведь не определишь. Попадались садисты, мазохисты, один даже оказался зоофилом, но вот о некрофилах Маринка не слышала. Честно говоря, она растерялась. Что прикажете делать в подобной ситуации? Что говорить клиенту, когда клиент тебя уже «убил»? По логике вещей, дальше должен говорить он. А ты сидишь себе милым таким «трупиком» и вникаешь в подробности собственной смерти. Наверное, конформистам это показалось бы забавным. Некоторое время в трубке висела тишина. Очевидно, клиент ждал от нее какой-то реакции, а Маринка представить себе не могла, какие слова ей следует говорить. Она боялась промахнуться. Произошло то, что обычно называют нештатной ситуацией. Маринка несколько секунд размышляла, а затем произнесла, не слишком, впрочем, решительно:
– И что же ты станешь со мной делать? Этот вариант подходил больше других.
– Отрежу голову, – спокойно сказал он.
– Ты получишь от этого удовольствие? Маринка всеми силами старалась принять игру и удержаться в ее рамках. Незнакомец помолчал, затем ответил, но крайне равнодушным тоном:
– Всему свое время.
– Что ты имеешь в виду?
– Потом поймешь. А пока подумай вот над чем: «Было семь, стало шесть». Щелчок. Лампочка погасла. Разговор закончился. Маринка еще с минуту сжимала трубку. Не то чтобы она слишком разволновалась или разнервничалась. Было просто противно. Наверное, если бы этот сумасшедший описал убийство во всех подробностях, Маринка испытывала бы омерзение, а так остался лишь мутный неприятный осадок. Она повесила трубку, откинулась в кресле и потянулась за сигаретой. Подумалось: «Дай бог, чтобы этот психопат был единственным в моей жизни. И что произошло? Ничего. Ровным счетом. Ну, позвонил, брякнул пару фраз. Неприятно, конечно, но это не самое страшное. Случаются вещи и пострашнее. Опять же, этот псих так ничего толком и не сказал». Маринка придвинула к себе пепельницу, закурила, взглянула на телефон. А ведь он, и правда, ничего ей не сказал. Зачем тогда звонил?
– Итак, что мы имеем на данный момент? Волин тяжело плюхнулся в кресло, вытащил из кармана пачку сигарет, зажигалку, потер глаза. Бессонная ночь, что тут поделать. Засыпаем, братцы, засыпаем.
– Женщина, рост сто семьдесят два – сто семьдесят пять, брюнетка, возраст ориентировочно, двадцать – двадцать пять лет. Смерть наступила около двух суток назад от множественных колото-резаных ран в области груди и шеи. Особая примета: на правом бедре татуировка – бабочка. Размер два на три сантиметра. – Лева Зоненфельд выглядел бодрым и свежим. Как, впрочем, и всегда. Эта его фантастическая способность вызывала у Волина едва ли не мистическое уважение. – Голова отделена от тела острым предметом, предположительно ножом. Одежда с трупа сорвана, но прямые признаки насильственного полового акта отсутствуют. В пяти метрах от места обнаружения трупа, в куче мусора, найдены женский костюм, на подкладке пиджака знак фирмы «Версаче», блузка с тем же знаком и женское кашемировое пальто со знаком «Пако Рабанн». Бирок прачечных или химчисток не обнаружено, как и следов ремонта.
– Такие вещи не ремонтируются, – заметил Саша. – Они носятся, а потом выбрасываются.
– Вещи уже отправлены на лабораторное исследование. На воротнике и груди пиджака, блузки и пальто, – продолжал, не обращая внимания на реплику коллеги, Лева, – обнаружены порезы, идентичные местоположению порезов на теле жертвы, и бурые пятна, внешне похожие на кровь…
– Кровь и есть, – снова проворчал Саша. – Левушка, ты же не протокол составляешь. Давай называть вещи своими именами. Этот придурок заманил девчонку в глухой двор, несколько раз ткнул ножом в грудь, полоснул для верности по горлу, содрал одежду и отрезал голову. Вот как раз этого-то я и не могу понять. Зачем ему понадобилось отрезать ей голову? И еще, на кой ляд он завернул труп в целлофан? – Саша неуместно вольготно закурил и, спохватившись, поинтересовался: – Можно, Аркадий Николаевич?
– Да кури уж, – махнул рукой тот, чувствуя непреодолимое желание грохнуться физиономией на крышку стола и закрыть глаза. Саша посмотрел на Леву, словно ожидая, что тот выдаст сейчас конкретный ответ, но немногословный Лева чертил на листке замысловатые узоры и отвечать явно не собирался. Саше ничего не оставалось, кроме как самому ответить на собственный вопрос:
– Целлофан, чтобы запах не пошел. А то ведь бродячих собак в округе – как грязи. А голову отрезал, потому что не хотел, чтобы ее опознали.
– Тогда почему не унес? – поинтересовался у стола Лева. – Голову-то? Зачем положил вместе с телом? За столом невозмутимо молчали. Зато Саша кинулся в бой:
– А куда бы он ее девал? А? Ну скажи, куда? Выбросил бы? Так ведь рано или поздно нашли бы! Зато риск какой – отрезанную голову с собой таскать. А если милиция на улице остановит? Спросит: «А что это у вас в сумочке? Товарищ, заляпанный кровью с головы до ног, мы к вам обращаемся». Что он им скажет? Мол, вот только что одну бабенку «мочканул», граждане хорошие, сувенир домой несу. На память, блин. Так, по-твоему? Волин выудил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.
– Саша, ты прав в одном: этот тип должен был вымазаться в крови с ног до головы. Получается, идти через город в окровавленной одежде он не испугался, а голову унести побоялся. – Волин поморгал, пытаясь совладать с резью в глазах. – Нет, здесь дело вовсе не в личности убитой. Не боялся он, что ее опознают. Тут что-то другое. Кстати, ты заключение внимательно читал?
– Ну да, – Саша кивнул. – Пропустил, что ли, что-то? Так вы поделитесь, товарищ следователь.
– Там написано: «Срез гладкий». Убийца действовал не спеша, резал аккуратно. И место это он давно подобрал, все прикинул, рассчитал.
– Почему вы так думаете? – Лева поднял взгляд. Волин устало вздохнул, помассировал пальцами переносицу.
– У него не могло быть уверенности в том, что кто-нибудь не заглянет во двор. Бомжи, например, или помочиться какому-нибудь алкашу приспичит. Так вот, если бы у убийцы имелись на данный счет хоть малейшие сомнения, он не стал бы расчленять труп. Ему ничего не стоило просто размозжить жертве лицо. Вместо этого он спокойно отрезает голову. Вывод: убийца заранее подыскал место, понаблюдал за ним, выяснил, что во двор никто не заходит, и только после этого привел туда жертву.