Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Заплещет душа поэта,
И заплачут шишками сосны
Над моей пропащей могилой...
Тридцать третий год високосный
Вздувает ночи ветрило.
Здравствуй, шкипер из преисподней!
Я — кит с гарпуном в ласту,
Зову на пир новогодний
Дьяволицу-красоту!
60 Нам любо сосать в обнимку
Прогорклый собственный хвост,
Пока и нашу заимку
Хлестнет пургою погост.
Март—апрель 1921
422
Сергею Есенину
В степи чумацкая зола —
Твой
Из мыловарного котла
Тебе не выловить жемчужин.
И груз «Кобыльих кораблей» —
Обломки рифм, хромые стопы.
Не с коловратовых полей
В твоем венке гелиотропы, —
Их поливал Мариенгоф
Кофейной гущей с никотином...
От оклеветанных голгоф —
Тропа к иудиным осинам.
Скорбит рязанская земля,
Седея просом и гречихой,
Что, перелесицы трепля,
Парит есенинское лихо.
Оно, как стая воронят
С нечистым граем, с жадным зобом,
И опадает песни сад
Над материнским строгим гробом.
В гробу пречистые персты,
Лапотцы с посохом железным, —
Имажинистские цветы
Претят очам многоболезным.
Словесный брат, внемли, внемли
Стихам — берестяным оленям:
Олбнецкие журавли
Христосуются с «Голубенем».
«Трерядница» и «Песнослов» —
Садко с зеленой водяницей!
Не счесть певучих жемчугов
На нашем детище — странице.
Супруги мы... В живых веках
Заколосится наше семя,
И вспомнит нас младое племя
На песнотворческих пирах!
Март—апрель 1921
423
Николаю Ильичу Архипову
Портретом ли сказать любовь,
Мой кровный, неисповедимый!..
Уж зарумянилась морковь,
В рассоле нежатся налимы,
С бараньих почек сладкий жир,
Как суслик, прыскает свечою,
И вдовий коротает пир
Комар за рамою двойною.
Салазкам снится, что зима
Спрядает заячью порошу...
Глядь, под окном свалила тьма
Лохмотьев траурную ношу!
Там шепелявит коленкор
Подслеповатому глазету:
«Какой великопостный сор
Поэт рассыпал по портрету!
Как восковина строк горька,
Горбаты буквы-побирушки!..»
О, только б милая рука
Легла на смертные подушки!
О, только б обручить любовь
Созвучьям — опьяненным пчелам,
Когда кровавится морковь,
И кадки плачутся рассолом!
8 апреля 1921
424
Умирают звезды и песни,
Но смерть не полнит сумы...
Самоцветный лебедь Воскресни
Гнездится в недрах тюрьмы.
Он, сосцов девичьих алее,
Ловит рыбок — чмоки часов...
Нож убийцы и цепи злодея
Знают много воскресных слов.
И на исповеди, перед казнью,
Улей-сердце выводит пчел,
Над смертельной слезой, над боязнью
Поцелуйный реет орел.
Оборвутся часов капели,
Как луга, омыв каземат,
Семисвечником на постели
Осенит убийцу закат.
И с седьмого певчего неба
Многовзорный скатился Глаз,
Чтобы душу черней Эреба
Спеленать в лазурный атлас.
А за ним Очиститель сходит
С пламенеющею метлой,
Сор метет и пятна выводит,
Хлопоча, как мать, над душой.
И когда улыбка дитяти
Расплещет губ черноту,
Смерть-стрелок в бедуинском плате
Роковую ставит мету.
425
Меня хоронят, хоронят
Построчная тля, жуки
Навозные проворонят
Ледоход словесной реки!
Проглазеют моржа златого
В половодном разливе строк,
Где ловец — мужицкое слово
За добычей стремит челнок!
Погребают меня так рано
Тридцатилетним бородачом,
Засыпают книжным гуано
И брюсовским сюртуком.