Сердце из двух половинок

Красный «Феррари» медленно подъехал к ступенькам главного входа. Из машины вышла молодая женщина в легком голубом платье. На мгновение она остановилась, сняла очки и задумчивым взглядом осмотрела дом. В полуденном зное он казался спокойным и умиротворенным. Тихо стуча каблучками, женщина вошла внутрь. Холл освежал прохладой. Оглядевшись по сторонам, женщина мрачно улыбнулась: как она и предполагала – никого нет. Все спасались от жары в своих комнатах. Женщина достала из сумки пистолет и стала неспешно подниматься по лестнице. Мягкое ковровое покрытие приглушило шум шагов, но она знала, что

Рун и Гойя уже видели ее машину, и была уверена, что это их не насторожит. Поднявшись на второй этаж, она повернула направо и двинулась к апартаментам Мартина. Рун, развалившись на диване, читал газету. Он ошеломленно посмотрел на нее, увидев пистолет, но так ничего и не успел предпринять, потому что она уже выстрелила ему в грудь. Затем мгновенно развернулась в сторону. Раздался глухой хлопок, и Гойя схватился за шею, пытаясь зажать рукой рану, из которой хлестала кровь. Она быстро открыла дверь спальни и, увидев, что Мартин подскочил с кровати, пытаясь дотянуться до пистолета, нажала на курок. Мартин одернул руку и прижал ее к телу. Лицо его побелело от боли. Молоденькая девушка, лежавшая рядом с ним, пронзительно закричала. Она схватила одеяло и натянула его на себя, словно старалась защититься от того, что последует далее. Женщина усмехнулась. Как большинство богатых кобелей, которых она знала, Мартин не отличался оригинальностью: чем старше становился он сам, тем моложе были его любовницы. По крайней мере, этой дико орущей дурочке на вид можно было дать не более двадцати. Мартин снял наволочку с подушки и неуклюже обмотал ее вокруг раненой руки.

– Закрой рот! – рявкнул он на вопящую девку.

Та перестала кричать, но продолжала громко всхлипывать, испуганно поглядывая на пистолет в руках женщины.

– Здравствуй, Клементина, – мягко произнес Мартин.

– Зачем ты убил его? – спросила она.

– Я этого не делал, – ответил Мартин.

– Врешь! – голос Клементины задрожал. – Он единственный любил меня.

– Не единственный, – Мартин протянул к ней здоровую руку. – И я люблю тебя, Клементина. Больше жизни своей!..

Ненависть лавой вскипела в ней.

– Замолчи! – И она нажала на курок.

– Фрэнки-и!

Мальчишки истошно кричали, столпившись на берегу озера, вернее, ямы, которая только называлась озером. Несмотря на то что солнце уже спряталось, было очень жарко, и ребята, которым нечем было заняться в это время суток, охлаждались в глубоком котловане, наполовину заполненном водой.

Фрэнк освободился лишь пятнадцать минут назад, до этого он помогал Джеку Стравински разгружать машину со стройматериалами и очень устал. Он с радостью окунулся в воду и теперь с наслаждением ощущал, как она мягко расслабляла его затвердевшие мышцы.

– Фрэнки-и-и! – не унимались мальчишки.

– Что надо? – нехотя отозвался он.

– Твоего старика видели в баре у Калагана.

– И?

– Он был прилично пьян. Устроил драку, и Калаган его выгнал.

«Откуда у него деньги?» – подумал Фрэнк. Наверняка украл у матери. Быстрыми гребками он поплыл к берегу, вылез, отряхнулся и помчался домой.

Они жили на окраине Детройта, в бедном районе. Отец за всю свою недолгую жизнь сменил множество работ. Из-за сварливого характера, а также излишней любви к горячительным напиткам он нигде надолго не задерживался, а последний год вообще не работал. Ему было все равно, что жена, когда-то красивая и веселая, совсем сгорбилась от постоянной работы. Женщины жалели Рут Уилкенс, потому что она вынуждена была тянуть на своих плечах двух подростков, да еще и этого противного пьянчугу, своего мужа. Часто лицо ее было разукрашено синяками, и она прятала глаза, горевшие стыдом, от любопытных соседей. «Надо бежать быстрее, – думал Фрэнк. – Если он начнет махать кулаками, никто из соседей и носу к нам не сунет, чтобы его успокоить. Опять до смерти напугает Роберта!» Роберт был на шесть лет младше Фрэнка. Сейчас ему было восемь. Он был тихим, добрым мальчуганом, и, когда в доме начинался скандал, мальчик испуганно прятался где-нибудь в углу, боясь даже открыть глаза от страха. После таких «концертов» он мог несколько дней не разговаривать, лишь молча рисовал в своем альбоме.

– Когда-нибудь ты станешь знаменитым художником, – говорила мама, рассматривая рисунки. – А ты, Фрэнк, будешь известным адвокатом.

Роберт радостно смеялся, а Фрэнк таял от любви, светившейся в ее глазах. Потом они усаживались на кровать и начинали мечтать о том, как будут жить, когда у них появится много денег. И никогда в их мечтах не было отца. Фрэнку становилось больно от этих иллюзий, но он понимал, что только они поддерживают маму и не дают ей окончательно упасть духом.

Из-за быстрого бега больно закололо в боку, и Фрэнк, тяжело дыша, остановился у калитки. Он напряг слух, пытаясь определить, что творится в доме, но было тихо. «Слава богу, – с облегчением подумал он, – или старик еще не пришел, или он настолько пьян, что уже улегся и храпит». Легко перескочив через три ступеньки, Фрэнк открыл дверь.

В прихожей он быстро скинул с себя тесные ботинки и, блаженно зажмурившись, пошевелил онемевшими пальцами.

– Мама, это я.

Тихий всхлип раздался в гостиной.

– Роберт? Ты один, малыш?

Он направился к испуганному брату и едва не упал, споткнувшись о сломанный стул. Выругавшись, Фрэнк отодвинул его в сторону и в ужасе остановился. На полу без движения лежала мама. Лицо ее было окровавлено, одна рука неестественно вывернута в сторону. Она не дышала.

– Мама! – он склонился над ней.

Казалось, он весь превратился в слух, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Но тщетно – мама была мертва. В углу тихо плакал Роберт. Не будучи в силах подняться, Фрэнк на коленках подполз к нему и судорожно обнял. Нежно гладя худую детскую спину, он чувствовал, как в душу медленно вползает гнев. Наконец он открыл глаза и увидел торчавшие из-за дивана ноги отца. Ярость ослепила его, и он, не помня себя, подлетел к бесчувственному телу и стал молотить его кулаками. Уилкенс был настолько пьян, что не мог пошевелиться. Он лишь мычал и пытался что-то сказать.

– Молчи! – кричал Фрэнк. – Лучше молчи! Как ты мог?! Скотина!

Он плюнул ему в лицо и наотмашь ударил. Уилкенс на мгновение очнулся и заплетающимся языком проговорил:

– Пошел ты…

Фрэнк огляделся. Накрытый пеленой горя, он ничего не видел, перед ним лишь стоял образ мертвой матери. С диким рыком он схватился за горло отца. Очнувшись, он понял, что все еще сжимает руками его тощую шею. Рот Уилкенса был открыт, а мертвые глаза дико смотрели вверх. Ярость ушла, оставив место страху. И Фрэнк закричал. В этом крике было столько боли, сколько не может вместить в себя ни одно человеческое сердце. Как раненое животное, он катался по полу. Его трясло, и он не понимал, где находится. Время исчезло, стерлось. Был только он сам и его боль… Потом Фрэнк увидел над собой глаза Роберта, полные слез. Он смотрел в них и медленно приходил в себя.

Быстро собрав вещи в ветхий чемоданчик, Фрэнк побежал в кухню, где под мойкой мама прятала деньги, сунул их в карман и схватил спички. Как сумасшедший, он бегал по дому, поджигая все, что могло гореть. Комнаты стали быстро заполняться дымом.

– Идем, – сказал Фрэнк брату.

– Мои рисунки! – умоляюще протянул тот.

– Нет времени.

И, схватив его за руку, Фрэнк вытащил Роберта из дома. Отойдя подальше, Фрэнк услышал крики соседей. Он оглянулся и еще несколько минут смотрел на то, как горит его детство.