Сердце, которое помнит
Шрифт:
– Папа, что случилось? – (Он не слышал моего вопроса.) – Папа?!
Он по-прежнему смотрел на солдат, хотя те не обращали на нас никакого внимания. Внутри его что-то бурлило. Казалось, отец вот-вот встанет и подойдет к ним. Я чувствовал, как его сотрясает мелкая дрожь. Поведение отца начинало меня пугать.
– У меня нога болит, – сказал я, надеясь его отвлечь, но он никак не отреагировал. – Она правда болит! – уже громче и настойчивее повторил я.
Отец повернулся ко мне, вынул банкноту в тысячу кьят, бросил на стол и резко поднялся, опрокинув стул. Солдаты покосились на
– Идем! – скомандовал он.
Отец быстро вышел из чайной. Хромая, я последовал за ним. Наконец он вспомнил, что я не могу идти, и снова усадил меня на спину.
– Ты знаешь этих солдат? – спросил я, когда мы отошли на достаточное расстояние.
– Одного знаю.
– Откуда?
Есть разные причины хранить молчание. Это я узнал от У Ба.
Одна из них – страх. Или стыд. Неведение. Трусость. Иногда молчанием наказывают того, кто рядом. Причиной может быть и молчаливое счастье. И тихая радость.
Причину отцовского молчания я не знал. Зато я знал другое: никакого ответа я все равно от него не получу.
Врач дал нам мазь, пакет бинта и велел менять повязку дважды в день. К сожалению, через несколько дней от моего вывиха не осталось и следа. «Мячик для гольфа» исчез, и я снова мог ходить, как прежде.
О тех солдатах в чайной больше не было сказано ни слова.
Глава 11
Из гостиной до меня донесся голос отца. Говорил он тихо, почти шепотом. Я подумал, что У Ба вернулся раньше срока, и выбрался из постели, желая поздороваться с дядей.
Отец сидел на кушетке, спиной ко мне. Меня он не видел. На столе горела свеча. Отец курил чируту. Никакого У Ба рядом не было.
Отец говорил по телефону. Голос его звучал напряженно. Он как будто задыхался. Разговор не предназначался для моих ушей. Целую минуту я боролся с искушением подслушать, и оно победило. Я ловил обрывки фраз, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: там, в Янгоне, что-то произошло. На цыпочках я вернулся в постель.
Я лежал, представляя маму. Я часто так делал, когда не мог уснуть. Как говорил У Ба, она высокая, стройная и движется с изяществом. Волосы у нее черные и слегка вьющиеся. Они покрывают ей спину и тянутся почти до пояса. А иногда она закручивает их в узел, скрепляя палочкой для еды. И еще она втыкает в волосы цветок, как делают многие женщины на базаре. Иногда это белая плюмерия, иногда – гибискус.
Когда она меня зовет, ее голос звучит звонко и молодо, словно она моя старшая сестра.
Я вижу ее лицо. Ее глаза лучатся. Таких лучащихся глаз я не встречал ни у кого. А от ее улыбки на сердце становится тепло.
По ее левой щеке тянется шрам: темно-красный, толщиной со спичку. Длинный: от уголка рта почти до уха. И все равно я считаю свою маму красивой.
Мы очень похожи. Настолько похожи, что, когда мы стоим рядом, все говорят, что я – ее копия.
Мне это нравится.
Через какое-то время отец вернулся в постель. Дышал он учащенно и неглубоко. Как всегда, я повернулся к нему и взял за руку. Он тоже повернулся ко мне. Наши носы почти соприкасались. Его волосы
– Папа… – позвал я, словно мне требовалось подтверждение, что он лежит рядом, но отец молчал. – Папа! – повторил я.
– Чего тебе?
Мне хотелось спросить: «Это ты с мамой говорил по телефону? Почему твой голос звучал так странно? Она заболела? Она спрашивала про меня?»
Но спросить я не решился. Слишком боялся услышать его ответ. Я знал, что мама неважно себя чувствует. Может, ей стало хуже? А вдруг она не спрашивала про меня, поскольку я стал ей безразличен? Больше всего я боялся, что отец говорил совсем не с мамой, а с другой женщиной. У него появилась новая жена. А что, если он и не мог говорить с мамой, потому что она умерла? Это меня особенно пугало, и я не мог вымолвить ни слова.
– Чего тебе? – снова спросил отец.
– Я… я… я чего-то спать не хочу. Выспался.
– Не выдумывай. Ночь на дворе. Давай спи.
Отец ворочался с боку на бок. Ему не спалось, как и мне. Мало-помалу его дыхание выровнялось, и вскоре он уже храпел.
Обождав еще немного, я вылез из постели и пробрался в гостиную. Телефон отец оставил на столе. Я не успел задуматься над своим поступком: рука сама потянулась к телефону. Я просмотрел список входящих и исходящих звонков. Два звонка отец сделал незадолго до полуночи и еще один в 12:37. Все – на один и то же номер, который был мне неизвестен. Правда, это еще ни о чем не говорило, поскольку я знал всего два номера: Ко Айе Мина и дядин.
Почти без колебаний я нажал кнопку повторного вызова. Из динамика донеслось потрескивание, потом раздались сигналы вызова. У меня закружилась голова. Стало зябко. Сердце гулко колотилось. Биение сердца заполняло всю грудь, и я едва мог дышать.
Я поднес телефон к уху и ждал. Паузы между гудками становились все длиннее.
Я уже собирался сбросить вызов, когда в динамике послышался угрюмый и усталый женский голос:
– Алло.
В недоумении я смотрел на отцовский телефон. Неужели мне ответила мама?
Мне отчаянно хотелось что-то сказать, но я не находил слов.
– Кто это? – спросила женщина.
Ее голос был совсем не похож на голос мамы. Он напоминал рычание.
Собрав все свое мужество, я прошептал:
– Бо Бо. Это Бо Бо говорит.
Молчание.
Женщина на другом конце линии тяжело дышала. Не знаю, сколько времени успело пройти, прежде чем она спросила:
– Кто?
– Бо Бо.
Опять молчание. У меня начало звенеть в ушах.
– Бо Бо? – переспросила женщина.
– Да.
Я затаил дыхание, не смея шевельнуться.
– Я… я… не знаю.
В ее голосе ощущался вопрос, будто она пыталась что-то вспомнить.
– Из Кало! – крикнул я. – Бо Бо и У Ба.
Женщина отключилась.
Я обеими руками сжал отцовский телефон. Может, она забыла, кто я такой? Может, она стала, как бабушка До Хнин Айе? Та совсем ничего не помнит. Наливает воду в огонь, не может найти дорогу домой и каждое утро спрашивает внуков, кто они такие и что им здесь надо.