Сердце меча
Шрифт:
Только поверхностному взгляду белого человека все гемы одной серии кажутся на одно лицо. Возраст неизбежно накладывает на клонов отпечаток, на каждого свой, и чем старше гем — тем больше выражена его индивидуальность.
Рэй узнал Тома.
Осторожно-осторожно он положил Дика на землю и сделал шаг к старому товарищу по несчастью.
— Тома-кун, — проговорил он, все еще не веря себе. — Тома-кун, так ты жив! Подойди сюда. Посмотри — сэнтио-сама здесь. Тома-кун, какая же это удача, что мы встретились!
— Н-не подходи, ты… — пробормотал Том. — Не знаю тебя. Не хочу помнить. От тебя плохо.
— Как это плохо? — начал было злиться Рэй, но тут вспомнил, что говорили о том, как меняют память рабочим гемам. Самого Рэя такому подвергали лишь единожды в жизни — после этого перепрограммировать его память было невозможно, любая попытка вызвала бы смерть. Рабочими же можно было крутить как угодно, и Рэй в душе немного струхнул — а ну как Том забыл все начисто?
— Тома-кун, — он подошел к тэка еще на шаг. — Иди сюда. Иди посмотри — эти сэнтио-сама, это капитан Дик. Он умирает, Том. Мы еле спаслись, но он все равно умирает. Ты что, дашь ему так умереть?
— Человеку плохо, — пробормотал тэка, и глаза у него «поплыли», как после сильного удара по голове. — Стри тридцать пятому тоже плохо… Не говори «Том», плохо от этого… Нет Тома, не было никогда, Сто Тридцать Пятый есть… Голова болит…
«А вдруг он умрет?» — ужаснулся Рэй; но дороги назад уже не было. Он взял руку Тома и вложил ее в горячую ладонь Дика. Юноша тут же сжал пальцы, да почему-то так сильно, что Том, попытавшись высвободиться, не смог.
— Ты помнишь?! — крикнул Рэй. — Когда нас вытащили из разбитого корабля, он тебя точно так же схватил за руку! Помнишь — «Паломник»? Капитан Хару? Леди Констанс?! Джек маленький?! Майлз?!
— Майлз, — просипел вдруг без голоса Дик. — Не кричи так. Здесь все мертвые. Надо тихо…
— Сэнтио-сама… — тихо проговорил тэка, а потом со стоном согнулся в рвотном спазме. Его выворачивало довольно долго, но когда это прекратилось — он поднял на Рэя вполне уже осмысленные глаза.
— Я помню. Тебя помню. Ты Порше Раэмон. Его помню — это Суна Ричард.
— А себя? Какую фамилию тебе дал пресвитер?
Тэка напрягся.
— Аквилас. Томас Аквилас. Свое звено помню. Корабль. Ты говоришь — нас спасли. Мы разве сюда летели?
Рэй почувствовал облегчение.
— Джебел-Кум, — сказал он. — Мы летели с Джебел-Кум на Ракшас. Вспоминай!
— Плохо, — Том снова застонал и согнулся, но на этот раз из него уже ничего не могло выйти. — Заставили забыть… многое… Бат… Помнишь его?
— Он тоже здесь?
Том покачал головой.
— Застрелили его.
— Кто? — оскалился Рэй. Том показал пальцем на Дика.
— Под шлемом, — объяснил он. И, прерываясь, чтоб переждать приступ рвоты или головной боли, рассказал Рэю, как встречался с Диком в последний раз перед тем, как все забыть. Как умерла Эстер Нейгал. Как умер Батлер и как все остальные струсили, увидев, что чуда нет… Как потом остаток звена продали муниципалитету Картаго — и вот уже месяц они здесь, чинят и чистят системы жизнеобеспечения.
— Но вы трое живы, Том, — подбодрил его Рэй. — Посмотри: мы тоже выжили и мы здесь. Капитану нужна помощь, Том. Он умирает.
Тэка подобрался к Дику поближе и осторожно погладил его по лицу.
— Его нельзя к нам, — сказал он. — Негде спрятать. Дай немножко времени подумать.
Некоторое время они сидели так — Том держал Дика за одну руку, Рэй — за другую, а Мару копошился у него в волосах. Рэй размышлял над рассказом Тома, которым был сильно удивлен и слегка уязвлен. Он привык считать, что только морлоки способны на отвагу. На этом основании морлоки презирали остальные касты гемов. Но вот только что он услышал о том, как тэка сопротивлялись ментопограммированию и самым настоящим пыткам. А прежде он увидел, как лемур испугался до судороги и чуть ли не лужу сделал под собой — но все же намерен был настоять на своем. Это было как-то по-новому и удивительно…
— Вот что придумал, — сказал Том и улыбнулся. — Отнесем его к дзё.
— А они сумеют вылечить? — засомневался Рэй.
— Когда у них болеют детеныши, они чаще всего лечат сами. Медтехов зовут только если совсем тяжело. Пойдем, пойдем туда!
Рэй поморщился.
— Дело говорит, — сказал лемур. — Дзё добрые. Умеют лечить. Туда неси.
«Вот тебя не спрашивали», — хотел сказать Рэй, но почему-то промолчал.
Дзё — это были женщины из вида тэка, плодные и не занятые на других работах кроме детских комбинатов. Рабочие женщины-тэка тоже жили в детских комбинатах, когда зачинали и рожали, но дзё жили там постоянно. Если у какого-нибудь гема когда-нибудь было место, про которое он мог бы сказать «милый дом» — то это был детский комбинат. Там он узнавал ласку, нежность и заботу — которых в дальнейшей жизни почти никто, кроме собратьев-гемов, к нему не проявлял. Как морлоки обладали врожденной агрессивностью, так дзё были наделены врожденной способностью и потребностью любить. Их ласки — единственные ласки, которые знал в жизни Рэй — не считая ласк Сейры, поэтому когда Том сказал о дзё, по сердцу Рэя провели чем-то теплым и мягким. Он сразу понял, что Тома-кун прав, но он также знал, что в детском комбинате не потерпят здоровенного грубого морлока — ему придется видеть Дика только изредка, если вообще придется. Он должен будет оставить капитана и полностью положиться на волю и сообразительность дзё. Это был гораздо меньший риск, чем с тэка, потому что дзё проверяли реже. Как и лемуры, они были настолько покорны и лояльны, что их надолго предоставляли самим себе. За все свое короткое детство — два здешних года, проведенных в детском комбинате — Рэй считанные разы видел белые лица (отделение, где содержали маленьких морлоков, было не самым чистым и не самым тихим). Но все-таки это был риск. Если Дика там обнаружат люди, дзё никак не смогут защитить его.
За тот месяц, что Рэй провел с Шастаром, он настолько устремил и нацелил себя на месть Моро и спасение Дика, что теперь, добившись одной из своих целей он уже не мыслил себе дальнейшей жизни. Ну хорошо, вот я сейчас отдам его дзё — а что я стану делать без него?
«А что ты станешь делать с ним?» — спросил внутренний голос. Рэй не знал ответа. Он не рассчитывал выжить, спускаясь на арену, и просто не спрашивал себя — а что будет после.
Он вслушался в хриплое, затрудненное дыхание Дика — нет, тут и думать не о чем. Мысли о будущем нужны лишь тем, у кого будущее есть. Рэй поднял Дика на руки и велел Тому:
— Веди.
В горячей темноте его било и вертело, как щепку в водовороте, волны черного огня сходились и расходились над ним, и сам он горел, то поднимаясь на поверхность, к тому свету, который мрак, то опускаясь в глубину, где мрак был еще гуще. Распадающаяся на куски память еще хранила другую, ледяную муку. Огненная была не намного лучше, но здесь он мог хотя бы бороться, здесь было что-то еще, кроме пустоты. В основном боль, но боль — это лучше, чем совсем ничего, и поэтому, собравшись с силами, он стремился наверх, к темно-красному, цвета спекшейся крови, солнцу Чистилища. Что это Чистилище — он понимал в те минуты, когда мог что-то понимать. Он слышал шум множества голосов, грохот каких-то адских машин, перед ним проносились неясные образы, и иногда он узнавал кого-то и говорил с ним — хотя обменяться словом удавалось не всегда: уже само узнавание требовало такого сосредоточения, что оно отнимало все силы — и тогда течение огня утаскивало его вниз, в темноту.
Но была еще одна причина стремиться наверх — руки. Прохладные и мягкие, они порой встречали его там. Влажная губка касалась лба, шеи, груди, что-то теплое вливалось в рот маленькими порциями — у напитка был приятный вкус, но какое-то мерзкое послевкусие, словно жуешь затхлую тряпку. И все же это была влага в море огня, и он был благодарен до полного изнеможения. Та, кому принадлежали эти руки, была невидима — но он узнал ее и звал по имени.
Время проходило — и ему становилось легче. Огонь уже не пронизывал и не охватывал его — так, изредка доставал. В темноту он погружался только когда сам хотел отдохнуть. Боль досаждала, но не терзала. «Я ухожу из Чистилища», — подумал он однажды. — «В рай?»