Сердце меча
Шрифт:
— Но, Дик, монашеское призвание — это любовь к Богу, а не жажда мести.
— Вот и отец Андреа то же самое говорил.
— Давай тогда разберемся с Бет. Все-таки она моя дочь, и меня касается напрямую ее судьба. Скажи, может такое быть, что Бет… произвела на тебя столь сильное впечатление просто потому, что была первой девушкой, с которой ты провел достаточно много времени?
— Я не знаю, миледи, — убитым голосом сказал Дик. — Но когда я ее не вижу, я как будто не дышу.
Констанс не знала, что ответить. Будь у нее самой опыт подобных любовных переживаний… Но его не было. Была девчоночья влюбленность в преподавателя истории, потом — такая же, в нового священника в соборе Св. Иоанны. Могла ли она сказать о себе этими словами — «я как будто не дышу»? Похоже, что нет. Потом ее выдали замуж за Якоба, и то, что сложилось из уважения к очень хорошему человеку, воину и правителю, взаимной верности и помощи, они стали называть любовью. Она никогда не была романной всепоглощающей страстью, потому что ни Констанс, ни Якоб не были людьми страстными. Она знала, что страсть обманывает и заводит в беду — но, похоже, Дик это знал и сам, а Бет еще получит свою нахлобучку. Но что-то же нужно сказать прямо сейчас…
— Бедный мой мальчик, — сказала она, и обняла его как сына.
«А ведь по возрасту он мог быть мне сыном… Если бы Донован выжил, ему было бы столько же…» Донован — они с Якобом заранее придумали имя первенцу, и когда ее чрево выбросило умершего младенца, для нее он остался Донованом. Следующему они побоялись давать имя заранее… и оказались правы…
А этот мальчик с пяти лет не знал, что такое материнская рука на плече. Может быть, он грезил об этом так же страстно, как она — о тяжести младенческого тельца на руках. Она нашла себе Бет, а он, наверное, убедил себя, что нуждается не в женской ласке, а в мужской дружбе. Но тело порой труднее обмануть, чем разум… И тогда он…
…Тоже нашел Бет? О, Господи… Она собирается отнять у ребенка не конфету, а хлеб.
Дик сипло вдохнул, и как-то окаменел под ее рукой.
— Не надо меня жалеть, миледи… Не то я сам начну себя жалеть, а мне этого нельзя.
— Почему? — тихо спросила она. — Жалость — начало милосердия, Дик. Человек, который немилосерден к себе, будет немилосерден и к другим. Неужели жизнь так плохо обходилась с тобой? Неужели тебе совсем не встречались люди, которые любили и жалели тебя? И неужели тебе самому никогда не хотелось никого пожалеть? Но ты ведь защищал слабых в школе — не только потому что хотел предстать героем? Неужели у твоей жалости всегда сжаты кулаки? Разожми их, Дик. Открой ладони.
Его плечи опустились, обмякли.
— Похоже, я сделала ошибку. Не нужно было устраивать тебя на корабль. Нужно было — отдать в большую семью, где у тебя были бы младшие братья и сестры. Чтобы ты их учил держать хаси [27] , завязывать шнурки на ботинках, а самых маленьких помогал пеленать и носил на плечах…
Дик то ли коротко застонал, то ли кашлянул, а потом рывком отодвинулся, почти отшатнулся, назад, чем-то крайне изумленный.
— Леди Констанс, — сказал он. — Не надо больше. Я понял.
27
Палочки для еды.
— Дик, я вовсе не хотела…
— Я знаю, что вы не хотели — само получилось. Вы… Я сказать не могу, что вы сейчас для меня сделали. Вы же правы, Бет — первая девушка, с которой я… говорил дольше чем полчаса кряду. Я же просто разрывался от того, что не знал — хочу я быть с ней, или нет. А теперь… То есть, я и теперь не знаю, но знаю, что должен решить…
— Надеюсь, ты не будешь торопить меня с освобождением от вассалитета, чтобы ты мог сразу по прибытии на Санта-Клару отправиться в командорию Синдэн?
— Нет, миледи. То есть, если бы Вы разрешили…
«Это было бы слишком сильное искушение для тебя, мальчик», — Констанс улыбнулась.
— Обещаю: когда срок твоего ученичества закончится и ты достигнешь совершенных лет, чего бы ты у меня ни попросил: разрешения уйти в Орден или руки Бет — я дам тебе. Второе — если Бет захочет, но у тебя будет безусловный приоритет перед всеми остальными молодыми людьми. А теперь послушай, Дик. Отдашь ли ты себя Богу или женщине — в обоих случаях нечестно предлагать незрелый плод. Читал ли ты житие Иоанна Оксонского?
— Это как он расстался со святой Юдифью на три года? — Дик энергично кивнул. — Да, это правильно. Если я не выдержу — значит, это была не любовь, а так…
«Скорее уж она не выдержит… Впрочем, об этом он и не подумал. Мужчины все-таки есть мужчины, даже самые лучшие из них в первую очередь думают о себе…»
— Я не настолько строга, чтобы запрещать вам переписываться. Хотя… Думаю, Бет такой запрет только утвердил бы в любви к тебе. Она, кажется, дала тебе Ростана?
— Да, миледи. Только Бет совсем не похожа на эту дурочку.
«Гораздо больше, чем ты думаешь — но тебе сейчас лучше этого не говорить; да ты и не пожелаешь слушать».
— А теперь — мы выйдем отсюда и пойдем в каюту Гуса заниматься гэльским?
— Благодарю, миледи. Только вам будет трудно со мной. У меня нет способности к языкам.
— Не верю. Ты знаешь два языка и можешь бегло объясняться на третьем — а значит, ты вполне в силах освоить орфографию.
— Я пытаюсь, миледи, но там же так сложно! Эта буква тут читается, а тут не читается, а тут читается, но не так… В астролате все хотя бы читается одинаково, и все ударения на одном месте! А когда я диктант пишу, я не все эти правила вспоминаю. Я страшный туподум… тугоум…
— Тугодумы — это люди, которые думают хорошо, но медленно. — Констанс больно прикусила губу, чтобы подавить смех. — А проблемы со словообразованием — это поправимо.
Освобождение.
Одно короткое объятие сказало больше, чем тысяча слов. Поначалу Дик перепугался -влечение к доминатрикс это почти то же самое что влечение к Деве Марии… Но уже через секунду он сообразил, что чувства его совершенно свободны от пола. Нежность, охватившая его, если и соотносилась с полом — то не напрямую, как секс, а опосредованно, как чувство сыновства.
Так значит, этого чувства теперь можно было не бояться. Эта тоска не была приукрашенной похотью, и собственное сердце, говорившее, что она вполне законна, не обманывало: каждый человек вправе желать нежности. Он задыхался без Бет только потому, что не знал, с кем еще может и с кем должно быть связано это чувство. О, Господи, он может теперь не бояться себя!
Но теперь следовало изгладить свою вину перед Бет. Он ведь едва ее не соблазнил, гонясь за тем, что мог бы получить без всякого секса. Надо было поделиться с ней своей свободой и объяснить, как им быть дальше. Они расстанутся на Санта-Кларе и проведут три года врозь, договорившись не искать встреч. И за это время они или полюбят друг друга еще крепче, или поймут, что полюбить не смогут. Нужно только сейчас сделать над собой усилие — и прекратить эти тайные свидания. Зато теперь они могут встречаться в открытую, а не прятаться по углам. Снова разговаривать, не вышучивая друг друга ради чужих глаз, играть с Джеком и наслаждаться законной близостью.