Сердце на снегу
Шрифт:
Кроссовки... Но ведь у неё были угги?
Лица, сумки, чемоданы. Вереница вагонов. Зимнее небо висело серым пологом, а она стояла, потерянная в пространстве и времени, раздавленная недоумением. Острый морозный воздух лился в грудь, пальцы без перчаток окоченели и побелели, но Алла развернула реющую на ветру бумажку – билет. Девятое января две тысячи четырнадцатого...
Четырнадцатого, не шестнадцатого.
Порыв ветра вырвал билет из онемевших пальцев, и тот улетел куда-то под поезд. Алла наблюдала за
– Посадка заканчивается, – прорезался сквозь глухой кокон ошеломления голос проводницы. – Вы будете заходить или как?
Ей было уже не с чем заходить: билет пропал под стальным брюхом поезда. Телефон тоже показывал дату 09.01.2014.
– Девушка, извините, а какой сегодня год? – спросила Алла, не веря гаджетам: уж кому, как не ей, знать, какие порой бывают у техники глюки... Это было частью её работы – эти глюки устранять.
Проводница в ответ только покрутила пальцем у виска.
– Пить меньше надо.
Кроссовки, кроссовки... Угги. Алла брела по улице мимо Ленина, здания городской администрации и одетых в зимние шубы елей. Снежные матрасы на скамейках... Не хватало только горького дыма – как в день приезда, который был (или будет?) в шестнадцатом году. Рука нащупала в кармане пачку. Чирк... Поймав трепещущий огонёк кончиком сигареты, Алла жадно затянулась.
Неужели ей приснились эти два года? Эта работа, пустая квартира, холод одиночества, водка в холодильнике... Чужой город, в котором она так и не прижилась. Что за шутки с нею играло время?.. А может, и правда не было этих двух лет, просто кто-то мудрый «наверху» показал ей будущее?
Неважно. Всё неважно. Главное – Соня. Здесь, в четырнадцатом году, она жива.
От этой мысли Алла провалилась в тёплый хмелёк – ещё покрепче того, что накрыл её от двухсот граммов там, на кладбище. Но куда податься? С квартиры она уже съехала, ключи отдала хозяйке, мама – на работе. Всё правильно, ей же до пенсии ещё два года.
Она зашла в кафе. Кофе, пиво, снова кофе, салат. Туалет.
Снова улица. Алла забрела на рынок и купила пакет мандаринов – солнечно-оранжевых, душистых. Не удержавшись, тут же съела парочку. Сладкие, просто чудо. Теперь оставалось только ждать... Клик-клик – телефон.
– Мам, привет... Так получилось, что я не уехала. С квартирой – уже всё. Мне сейчас некуда пойти. Можно, я дома посижу немножко? В смысле – у тебя. Только ключей у меня нет, я же свой комплект тебе вернула.
Мама очень удивилась, но и обрадовалась тоже. Алла заехала к ней на работу за ключами и уже через час в домашнем тепле слушала шум чайника на плите и вдыхала запах кофе, кучка коричневых гранул которого темнела на дне кружки. Знакомый узор тюля морозной сеточкой занавешивал окно.
К вечеру потеплело, повалил
– Как так получилось, что ты не уехала? Что стряслось? Не срослось что-то с работой? От ворот поворот дали?
– Нет, тупо билет потеряла, – засмеялась Алла. – Но я передумала ехать вообще, мам. У меня тут кое-какие не решённые дела остались. Помнишь Соню?
– Ну да, ты с ней напополам квартиру снимала. А что? – насторожилась мама.
Алла мягко взяла её за плечи – встревоженную, невысокую, хрупкую, в золотистых очках.
– Мы не просто снимали квартиру. Она – моя любимая девушка. Да, мамуль, вот так... Вечно это скрывать всё равно невозможно, так что лучше тебе узнать правду от меня, чем от кого-нибудь чужого.
Мама медленно села к столу, расстегнула верхнюю пуговицу строгой офисной блузки, будто воротничок её душил.
– Я догадывалась.
Вечер зажёг городские огни. Мандарины в пакете у Аллы ободряюще сияли в свете лампы у подъезда, источая тонкий праздничный дух, а навстречу ей шла Соня. В круглой шапочке, обрамлённой белым мехом, она походила на Снегурочку.
– Сонь, прости... Я напугала тебя, повела себя неадекватно. Этого больше не повторится, обещаю, – глухо, сдавленно от волнения пробормотала Алла. Сердце билось где-то в горле. – Ты... Ты только живи, ладно? Не умирай...
Живая... Живое личико с румянцем, а не бледный портрет на памятнике. Грустные, серьёзные, настороженные глаза, пуховая варежка у испуганно приоткрытых губ.
– Ты что несёшь? Ты пьяная, что ли? – Соня отступила на шаг, вцепившись в сумочку, точно Алла была грабителем, собиравшимся её выхватить.
– Трезвая, как стёклышко. – Для подтверждения Алла дохнула – пахло только кофе, которого она выпила у мамы чуть ли не литр, а последнюю кружку – прямо перед выходом на улицу. – Соник... Всё, чего я хочу – чтоб у тебя всё было хорошо. Чтоб ты была жива и здорова. Пожалуйста, будь осторожнее, когда переходишь дорогу...
Картинка могильного памятника всё ещё стояла перед глазами и затыкала комом горло.
– Нет, ты точно псих, – сказала Соня.
А её снегурочьи щёчки рдели яблочками, снежинки улыбчиво дрожали на ресницах, и Алла осмелилась смахнуть их пальцами.
– Может, и псих, – прошептала она в тёплой близости от Сониных губ. – Но я люблю тебя.
Пакет упал на снег, мандарины яркими мячиками раскатились в стороны. Алла жадно сгребла девушку в объятия, гладила её по шапочке, по плечам – родную, живую, невредимую.
– Не бойся... Я больше не буду так делать, обещаю, – дышала она ей в ушко с хрустальной капелькой серёжки. – Клянусь. Я никуда не еду, Соник... К чёрту эту работу. Ты – всё, что у меня есть. Только живи, только будь на этом свете...