Сердце осы
Шрифт:
— Не расслышал?
— Да, я приду, — повторила Ленура. — Приду, куда вы скажете.
— Я знал, что мы сумеем договориться, дорогая. Больше ни о чем не беспокойтесь! Всего вам наилучшего!
В трубке раздались длинные гудки. Осы встревоженно зажужжали — сердце девушки билось часто, дыхание сделалось неровным. Уходите! Летите прочь! Если абла вернется, незваные гостьи лишь огорчат ее.
Смерти смерть
Едва рассвело Ленура первым делом поспешила в больницу. Ее пропустили без разговоров, толстая санитарка, старательно улыбаясь, провела к отдельной палате, где старая Айше возлежала на устланной чистыми простынями постели. На тумбочке красовались вода и фрукты,
— Ты умираешь, абла, — честно сказала Ленура. — Хочешь, я заберу тебя домой?
Старуха покачала головой.
— Я буду ухаживать за тобой. Заварю травы, принесу воды и меда, подержу за руку и спою колыбельную — помнишь, ты мне пела? Ай-я, ай-я, айнени.
Слезинка скатилась по дряблой щеке, губы старухи беззвучно зашевелились. А… Ага… Агармыш!
— Ты хочешь в горы, абла?
Кивок.
— Хорошо.
Холеная, источающая резкий запах духов, завотделением к идее выписки тяжелой больной отнеслась неоднозначно. Она пробовала отговорить Ленуру, сыпала непонятными словами и аргументами, но в глубине души — это чувствовалось — искренне радовалась, что от проблемы удастся избавиться так легко. Единственное, что требовалось — завершить курс лекарств. Еще денек полежит и к тридцатому августа забирайте вашу бабулю!
Больничные ворота закрылись с ржавым скрипом. Еще день. И еще ночь. Ленура заторопилась к морю — мимо гнилого зуба Доковой башни, мимо тревожных портовых собак, мимо нового маяка в уютном садике к дикому пляжу, усыпанному камнями самых причудливых форм. Там в прозрачной воде плавали мелкие рыбки, грелись на солнце крабы, перебегали по песку рогатые жаворонки. Волны гулко стучали в каменные проломы, ворочали гальку, перетекали через ржавый остов брошенного буксира. Одинокий рыбак на мысу дремал над удочкой. И никому не было дело до девчонки, которой приспичило искупаться голышом, смывая с себя скверну тяжелых дней. Море подхватило живое тело большими ладонями, укачало, утешило, мягкое предосеннее солнце очистило кровь и придало сил. Наконец захотелось есть. В первой же встречной лавочке Ленура купила мороженое — простенький грошовый стаканчик — и медленно вылизала приторно-сладкую массу. Потом отправилась кружить по улицам, обходить переулки, дворы и подвалы своей звериной страны.
Собачьи стаи за сезон поредели — по жаре пришла чумка, выкосила щенков и слабых, а самых доверчивых опять потравили люди. Кошки наоборот расплодились, грелись на теплых местечках, отъедали к зиме бока, любовались игривыми проворными котятам, готовыми гоняться за каждой бабочкой или сухим листком. Рыжеватые крупные крысы попрятались кто куда — у этих созданий тоже есть матка, единый мозг смотрящий тысячей глаз, вдыхающий воздух тысячей острых носов. Ленура их не любила. А вот воробьиную стаю приняла на плечи со смехом, поболтала с беззаботными птицами и разулыбалась сама.
У порога квартиры ее ждали букет роз и большая коробка конфет. Цветы тотчас обсидели осы, выедая остатки сладости. Конфеты пошли соседке, не умерив, впрочем, ее недовольства — мать в больнице, а дочка по мужикам пошла. Заходил твой хахаль, сидел-сидел — не дождался. И хорошо.
Ближе к закату Ленура открыла окна и села петь — чистый голос, текущий сквозь послушное тело, и мелодия, которая существовала всегда. Осы слетелись на негромкую песню девушки. И танцевали для нее в угасающем мягком свете, вились над головой — бездумные, покорные, нежные. Они не умеют ни радоваться, ни грустить, ни сожалеть об умерших, они движутся сквозь текучее время живыми пулями и в свой черед опадают сухими хрусткими оболочками, возвращая частицу жизни в великий рой. Поддержи сайт — подпишись на страничку в VK. Они есть. Я была, есть и буду. А Айше ждет дорога из желтых булыжников и тоненький мост над бездонной пропастью, полной огня. Принесите мне меда, маленькие сестрицы, принесите мне дикого меда с горных склонов и выжженных солнцем пустошей, с яблоневых садов и полей лаванды, с колокольчиков сон-травы и выросших на крови маков! Сладость земли дарит великую силу…
Аблу привезли на «Скорой» к полудню. Два дюжих санитара втащили носилки на третий этаж, помогли уложить больную в кровать, врач померила давление и оставила на тумбочке кучу таблеток. Станет хуже — вызывайте, госпитализируем. Потупив взор, Ленура кивала — да, да, конечно. Ждите!
На вышитой наволочке, накрытая красивым стеганым одеялом Айше-абла выглядела почти прежней — да, похудела, осунулась, потускнели седые волосы, немного запали глаза, чуть подхрипывает дыхание, вырываясь из темного рта, но ведь дышит, дышит! Кажется — всего лишь дать отдохнуть, сварить в медной джезве крепкого кофе, налить в стаканчик ледяной воды, сбегать вниз за теплыми бубликами — и жизнь продолжится неизменной. После завтрака абла сядет в кресло вязать шарфы и носки, включит радио, чтоб не скучать днем, поцелует и попросит поскорей возвращаться с работы. А едва дочка выйдет за дверь, начнет хлопотать по хозяйству, бормотать нескончаемые молитвы…
«Не начнет», — тряхнула головой Ленура. «Нечего себе врать».
Таз с теплой водой, мягкая губка, мягкие мохнатые полотенца. Просыпайся, абла, пора! Осторожно раздев слабо сопротивляющуюся старуху, Ленура обтерла ее с головы до ног, смывая больничную мерзость. Затем помазала грудь и живот бесценным черным горным маслом и переодела в чистое — в ящике комода уже не один год дожидался «похоронный» наряд — шелковые шальвары, татарское платье, скромная феска и расшитый кафтан, в котором Айше когда-то выходила замуж. Унизала дрожащие пальцы серебряными перстнями, надела на шею потемневшее столетнее монисто. Придвинула зеркало к постели, дала старухе полюбоваться на себя — ай, якши. И начала медленно выкармливать медом с ложечки — за папу, за маму, за дядю Рифата, за дядю Саляма, за тетю Зухру, за Тимурчика, да будете Аллах с ними со всеми. Вот хорошая, абла, вот умница! Поедем в горы?
На усталом лице Айше-аблы проступила улыбка. Старуха осторожно оперлась о спинку кровати, встала с постели, вдела ноги в бархатные туфли, потянулась за клюкой… Пошла. И даже дышит ровно. Спасибо вам, маленькие сестрицы! Поддерживая аблу под локоть, Ленура помогла ей спуститься во двор. Сосед-пенсионер вызвался отвезти женщин на автостанцию, его «Москвич» такой же древний, как и хозяин, кое-как дотащился до Айвазовской. К кассе их пропустили без очереди, проходящий отправлялся почти сразу.
До Старого Крыма доехали без приключений. Путь предстоял долгий, но абла выглядела на удивление бодрой. Она двигалась вперед медленно, но упорно, преодолевала пригорки, обходила канавы и не спотыкалась о камни. Пару раз дыхание начинало сбоить, от пыли першило в горле — приходилось присаживаться прямо на землю, чтобы передохнуть. Синие горы нависали над ними, величественные и безразличные. Ленура успела пожалеть, что не взяла воду, надеясь на родники — и надежда ее не обманула. Стоило добрести до края букового леса, запахло сыростью. Тонкая струйка быстрой воды в овраге оказалась ледянисто-холодной, горьковатой и очень вкусной, Ленура напилась, умылась, потом помогла умыться бледной Айше. И старуха ненадолго пришла в разум.
— Спасибо, дочка, за доброту. Осчастливила меня, согрела душу. Тебя, Ленур, еще в помине не было, как я ходила сюда в войну, с братьями — пасли коз, искали грибы, орехи, травы целебные. Каждую тропку помню, каждый родник. Мальчики играли в кости у ручья, дрались друг с дружкой, я плела корзиночки из трав и искала в оврагах серебряные монеты. Потом нас увезли, но сердце все помнит. Что же ты без меня будешь делать, Ленур-джян? Кто за тебя помолится, кто убережет сироту?
— Я справлюсь… мама, — прошептала Ленура.