Сердце Сапфо
Шрифт:
— Но мне нужен только Алкей!
— Он не единственный мужчина на земле. Перестань, Сапфо… У меня было столько мужчин — Арес, Адонис и много всяких других. Я забыла их имена. И женщин тоже. Жизнь создана для наслаждения. В ней много всего — и это не только первый мужчина… Твоя жизнь только начинается, а не кончается. Она будет богатой и наполненной… счастливая невеста! Ты будешь свободна и полна жизни!
Афродита исчезла, а я уснула, как утомленный ребенок.
У меня был только один муж, и я сужу по нему обо всех мужьях. По правде говоря, он был неплохой человек. Слабый, вульгарный, пьющий — вот и все его недостатки. Он считал, что жена должна сидеть дома и думать только о ткацком станке, рабах и съестных припасах. Исключение — религиозные праздники. Если вы недоумеваете, почему женщины в те времена были до такой степени
3. Пройти сквозь огонь
Тоскую ли я и теперь по своей девственности?
Если брак был смертью, то Сиракузы — реинкарнацией. Этому городу, с его празднествами и храмами, богатыми аристократами, несчастными рабами, жалкими хибарами и роскошными дворцами, не было равных в греческом мире.
Сиракузы располагались на восточном побережье Тринакрии, острова, где Одиссей ослепил свирепого циклопа и вызвал непреходящий гнев Посейдона. Вонзив бревно в глаз Полифема, Одиссей тем самым обрек себя на вечные странствия. Но фортуна снова улыбнулась ему, и он смог вернуться на Итаку, где его все еще ждали. Даже его пес Аргос был так рад возвращению Одиссея, что, увидев хозяина, умер от старости. Может быть, боги сжалятся надо мной, как они сжалились над Одиссеем. Я могла только молиться об этом на корабле, который плыл далеко от моего любимого Лесбоса в прекрасные Сиракузы.
Сиракузы основали коринфяне, поклоняющиеся Артемиде. Именно в Сиракузах девственная Артемида превратила Аретузу в ручей, чтобы она могла бежать от Алфея, любвеобильного речного бога. Источник Аретузы нее еще бьет здесь, превращаясь в ручей, а знаменитый храм Артемиды был в Сиракузах со дня основания города. Храм Афины стоял фасадом к Большой гавани, храм Аполлона — к Малой. А в глубине, за рыночной площадью, располагались два огромных амфитеатра.
Старая часть города вдавалась в темно-синее море полуостровом, соединенным с сушей узкой полоской земли. Главные дворцы был построены именно там. Керкил купил для нас дом в самом центре этого квартала. Еще у пас было хозяйство за городом, откуда привозили мясо, сыр и фрукты. Тринакрия была еще зеленее и плодороднее, чем Лесбос, но это не значит, что я не тосковала по дому. Почти каждую ночь мне снился Лесбос. Снился и Алкей — мне так хотелось узнать, что с ним сталось. Долго ждать не пришлось. Я пробыла в Сиракузах всего несколько месяцев, когда пришло письмо от Алкея.
Моя забавная маленькая Сапфо! Что мне делать без твоего смеха? Что мне делать без твоих любовных песен? Я жив — если это можно назвать жизнью, — но мое сердце пусто без тебя. Нас схватил Питтак, держал несколько месяцев, пытаясь состряпать против нас самые страшные обвинения. Некоторых из моих людей жестоко пытали, волокли обнаженными по чесальным гребням. Слава богам, тебя не было с нами. Питтак никак не мог решить, что ему делать со мной. Ему не хватало смелости убить меня, но и оставить меня на Лесбосе он не мог, а потому изгнал в Лидию, где я неплохо провожу время при дворе. Не ревнуй меня, маленькая, но мальчики-рабы здесь еще восхитительнее, чем на Лесбосе. Мальчики со смуглыми фаллосами, которые парят в воздухе, как птицы, ждут не дождутся, чтобы доставить наслаждение такому известному воину, как я. И тем не менее я все время думаю о Сапфо — фиалкокудрой, непорочной, медвяноустой Сапфо. Я хочу сказать тебе что-нибудь, но стыд не позволяет мне. Я слышал, тебя выдали замуж за какого-то старого осла. Это моя вина. Прости. Я найду способ увидеть тебя. Верю в нашу любовь!
Я присоединила это письмо, написанное на тончайшем египетском папирусе, к моим самым драгоценным сокровищам: золотому ожерелью
Что может быть сокровеннее письма, написанного рукой, которую ты любишь? Слова, дыхание, поцелуи. Папирус может передать все это. Нацарапанные рукой Алкея письма поддерживали во мне жизнь. Целуя папирус, я почти что целовала его!
Таково таинство слов. Перед тобой всего лишь волокна тростника, но они передают биение наших сердец, наше дыхание. Глоток воздуха, запечатленный в вечности. Ах, это чудо письменного слова!
Когда я была маленькой девочкой, меня учили писать письма на неудобных деревянных табличках, покрытых воском. Потом, когда я стала постарше, мне позволяли писать на выделанных шкурах. От них исходил запах крови, выдававший их происхождение. Папирус был намного чище. Я любила прикасаться к его девственно-чистым листам, на которых можно писать кровью сердца.
Пока Алкей дразнил меня своими мальчиками, я могла быть уверена в том, что он меня любит. Мальчики были его защитой от страха, который овладевал им при мысли о том, чтобы отдать всю свою любовь кому-то одному. Я умела играть в эту игру не хуже его. И вот я взяла тростинку и начала:
Я зеленее травы, и, похоже, смерть в следующее мгновение мне не грозит…
Потом я стала писать ему о моей жизни в Сиракузах, но что бы я ни написала, письмо казалось недостаточно хорошим. Как я могла интриговать и соблазнять его с такого расстояния? Он предавался радостям при роскошном дворе, а я жила со старым ослом! Я писала, но судила себя так строго, что не могла отправить ни строчки. А папирус стоил недешево! Я исписывала целые листы, а потом бросала их в огонь, проклиная себя за расточительность. Я хотела очаровать Алкея словами, но что-то мне мешало. Чего я боялась? Я отдала ему сердце без («татка и, возможно, никогда не получу его назад.
Но какой прок от любви, если ее нельзя разделить? Мои мысли бегали по кругу, как щенок за собственным хвостом. Я записывала тщательно выбранные слова, а потом сжигала. Это была настоящая пытка.
Мой дед и Керкил сторговались с Питтаком, чтобы я оказалась здесь — подальше от Алкея и заговорщиков. По крайней мере, они на это рассчитывали. Как же я перехитрю их всех, если боюсь написать Алкею?
Осчастливив меня двумя домами, рабами, позолоченными носилками, ткацкими станками, Керкил разъезжал по своим делам и становился все богаче. Благодаря моему приданому у него в придачу к кораблям теперь было лесбосское вино на продажу. Он и мой дед зарабатывали неплохие деньги. И все это благодаря мне! Меня выдали замуж за старого пьяницу, чтобы они богатели! Вот она, женская судьба! Подозреваю, что и Питтак не прогадал с моей свадьбой.
Что ни говори, Но золото — дитя Зевса. Его не едят ни черви, ни мотыльки. Оно куда как сильнее, Чем сердце Мужчины.Я рано поняла, что если мужчины и могут о чем-то договориться, так это о том, чтобы с помощью женщины укрепить свой союз и разбогатеть. Впрочем, еще они могут использовать женщину, как Елену, — чтобы развязать войну.
Если после первой брачной ночи я и решила, что муж не будет меня домогаться, то я ошибалась. Обычно к вечеру он так набирался, что ему было не до меня, и я, счастливая, удалялась на свою половину. Но иногда он просыпался утром, одержимый похотью, и приходил ко мне. Иногда мне удавалось улизнуть, но один раз он почти овладел мною.
От него пахло рыбой и луком, а дыхание было кислое от вина, выпитого накануне вечером. Он повозился у меня между ног, потискал мои груди и испустил свою белую силу, так и не войдя в меня. Оценив шаткость его орудия, я поняла, что на исполнение супружеских обязанностей можно особенно не рассчитывать. Не могу сказать, что меня это огорчило.