Сердце умирает медленно
Шрифт:
Они с мужем сидели на диване, я — напротив них в кресле. Санни лег в ногах, продолжая обнюхивать меня и тыкаться мокрым носом в колени.
— Как я позволила этому случиться? — Продолжила женщина, прикладывая платок к припухшим векам. — Ночами мне кажется, что я слышу ее плач. Постоянно. Бесконечный, печальный плач. Она просит ее спасти. Это ужасно. Я так ее любила…
— Мне очень жаль, миссис Келли.
— Но перед самой ее смертью мы так отдалились… Если бы я знала, что больше не увижу ее…
— Тише, Рут, тише. — Мужчина погладил ее по спине.
Ему самому
— Каждый раз, когда звонит телефон, каждый раз, когда стучат в дверь, я жду, что это будет она. Но… так не бывает. — Всхлипнула женщина, зажмуриваясь. — Моя бедная Сара…
Перед моими глазами встала картина. Ее дочь. Она лежит сейчас где-то. В какой-то коробке, совсем без кислорода. Ее тело разлагается. Все тело, кроме сердца.
– Мне очень жаль… — Снова пробормотала я.
Невозможно было спокойно смотреть на ее слезы. Если бы я только могла что-то сделать, чтобы вернуть ей дочь, непременно бы сделала.
— Я не понимала, как такое возможно. — Рут посмотрела на меня, качая головой. Ее губы дрожали. — Она лежала, моя доченька, вся окутанная проводами, датчиками, приборами. Ее грудь наполнялась кислородом, на щеках был румянец. Она словно спала. — Женщина всхлипнула так громко, что мое сердце сжалось. — Я держала ее за руку, понимаете? Она была теплой, не холодной. Я молилась о ее выздоровлении, а мне говорили, что надежды больше нет. Как так? Ведь если сердце бьется, значит, жива?
Муж крепко обхватил ее ладонь. Ему было больно ничуть не меньше.
— С мозгом произошел необратимый процесс. Вот, что они сказали. — Ее лицо исказилось гримасой боли. — Я отказывалась принимать это. Не верила. Врачи задавали все больше и больше наводящих вопросов о ее здоровье, брали анализы. Сначала я не понимала, к чему клонят, но они уже все спланировали и спрашивали мое разрешение на изъятие органов… — Было слышно, как стучат челюсти Рут от горя. Слезы новым потоком брызнули из глаз, колени заходили ходуном. — А я беззвучно кивала им. Снова и снова. Подписала, где надо. Потому что мне было уже все равно. Понимаете? Все равно.
— Понимаю. — Отозвалась я.
И это ее будто отрезвило.
— Я не думала ни о каких благих делах, деточка. Ты сидишь передо мной, живая и здоровая. Но когда я отдавала тебе сердце своей дочери, то не думала ни о чем. Мне хотелось лечь и умереть вслед за ней. — Рут смахнула слезы уже ладонью. — А когда вернулась домой, когда прошли похороны, и меня все оставили в покое… Тогда на смену апатии пришли сомнения. Вдруг я поступила неправильно? Господи… — По ее щекам потекли новые ручейки. — Я замкнулась в себе, все упрекала и упрекала. Не могла простить. Хоть никто меня и не винил, но мысли, что я могла убить своего ребенка, позволив вырезать сердце, они не давали мне покоя. К тому же… перед Богом… — Она зажмурилась, трясясь всем телом. — Бен, мою девочку похоронили без сердца…
— Не надо, Рут. Посмотри на нее. — Он указал на меня рукой. — Разве это не чудо? Наша дочь была обречена, но теперь, благодаря ей, эта девушка жива. И, значит, память о Саре жива вместе с ней.
Женщина выпрямилась, всхлипнула
— Можно? — Спросила она.
Я встала, сразу поняв, о чем она говорит.
— Да, конечно.
— Я эту ночь почти не спала. — Шатаясь, она приподнялась и подошла ко мне. — Все думала, как бы не заплакать, когда буду обнимать тебя и слушать сердце своей дочери.
Я распростерла объятия, и Рут, обхватив меня, осторожно прижалась ухом к груди. В эту секунду сердце необыкновенно заволновалось, заставив меня слегка вздрогнуть. Оно очень трудилось, сжимаясь и разжимаясь настолько активно, чтобы его обязательно услышали. Я обняла Рут. Так, как это сделала бы ее дочь. Так крепко и тепло, чтобы она почувствовала мою благодарность. Так, чтобы Сара могла тоже ощутить силу материнского тепла вместе со мной.
И когда аромат духов этой женщины коснулся моего носа, на мгновение даже показалось, что я всегда его знала. Таким он был удивительно знакомым. Разумеется, не мне — Саре.
— Спасибо. — Прошептала я.
И мы разрыдались все втроем.
— Вы вернули мне жизнь, счастье. — Призналась Рут, целуя мои щеки и обнимая еще раз.
— Ощущение родного. Необыкновенное чувство. — Согласился ее муж, приникая ухом к области моего шрама.
И снова не удержался от слез. Пес тоже жался к нашим ногам во время этой трогательной сцены и тихонько скулил.
— Сара была очень талантливым ребенком. — Рут подала мне фотоальбом и присела напротив.
Ее муж принес нам чаю.
— Спасибо. — Кивнула я.
— Не просто талантливым, одержимым. Лет с четырех она истязала бедный дедушкин рояль. Могла чуть не сутками заниматься, пока не добьется совершенства.
— Значит, Сара была музыкантом?
Рут сияла, делясь воспоминаниями о дочери.
— Еще каким. Любая мать бы гордилась такой дочерью. — Женщина улыбнулась. — Она была очень упертой. Если решит что-то, пока не добьется, не сдастся. Поставила цель — поступить в консерваторию, сделала. Прошла даже с произведением какого-то норвежского композитора. Лёвланда, кажется. Хотя мы все ее отговаривали, убеждали играть на прослушивании что-то классическое, например, Шопена. Но она тогда сказала, что если суждено, то ее возьмут, нет — вернется домой, в Сетл.
Я смотрела снимки Сары и не понимала, что чувствую. Конечно же, сразу ее узнала. Даже в худенькой девчушке с каштановыми волосами и огромными бантами в косах, в красном платье с белой лентой на поясе и смешных белых гольфах — все, как во сне.
— А это она на выступлении. — Сообщила Рут, указывая на следующий снимок. — Сколько приглашений на нее сыпалось после окончания колледжа! Оркестры со всего мира зазывали Сару к себе. Но она почему-то не спешила соглашаться. Не хотела бросать своего жениха, поэтому взялась преподавать в консерватории на полставки, а потом и вовсе бросила. — Женщина заметно напряглась. — Наверное, я когда-нибудь пойму, почему любовь для нее значила больше, чем карьера.