Сердце в тысячу свечей
Шрифт:
Отбрасываю одеяло, спуская ноги вниз, от моих движений кровать издает противный скрежет, заставляющий меня поморщиться. Пол деревянный, но доски старые. Нахожу глазами темно-серую металлическую дверь и бросаюсь к ней. Дергаю за ручку, хотя заранее понимаю, что ничего не произойдет. И все-таки я должна была попробовать. В том, что я не смогу отсюда так просто выйти, я теперь уверена: интуиция безошибочно подсказывает, что я больше не в Тринадцатом, а значит, у меня проблемы.
Оборачиваюсь, скользя взглядом вокруг и пытаясь оценить помещение, в котором меня заперли. Комната не очень большая, прямоугольная. Первым делом отмечаю, что окно здесь только
Несколько тусклых светильников рассредоточены по периметру: плафоны из толстого небьющегося стекла, покрытые сверху приличным слоем пыли. В комнате есть камин, приютившийся напротив кровати, но он не затоплен, и я не вижу дров, с помощью которых я могла бы сама развести огонь. Вспомнив о тепле, понимаю, что в моей камере весьма прохладно – тонкие серые носки не спасают от того, что пол холодный, а ботинки у меня забрали.
Возвращаюсь взглядом к кровати. Она ужасна: койка на металлическом каркасе, с не внушающим доверия матрацем в полоску, двумя подушками и одеялом. Разум цепляется за «две подушки», но я стараюсь отогнать от себя эту мысль. Пальцы на ногах начинают ощутимо мерзнуть, так что я смиряюсь и подхожу к кровати. На всякий случай все-таки осматриваю постель на предмет блох или других насекомых, но ничего не нахожу. Забираюсь на постель с ногами, поджав их под себя и укрыв одеялом, продолжаю исследовать комнату.
В углу стол, два стула. «Снова два!», – подсказывает мне внутренний голос, но я настойчиво игнорирую это. Полка с расставленными на ней книгами, видно, что они тоже покрыты пылью: похоже, в этой камере давно не было жильцов. Наклонив голову, присматриваюсь к названиям книг: «История великого государства», «Темные времена», «Панем сегодня, Панем завтра, Панем навсегда»…
– Добро пожаловать в Капитолий, – говорю я сама себе, обреченно прикрыв глаза.
Я откидываюсь на постель и пытаюсь вспомнить, как сюда попала. Бесполезно, оказывается, я ничего не помню с того момента, как в меня выстрелили. Что ж, теперь нет сомнений – я в лапах Сноу, а значит, стоит ожидать скорейшей расправы.
Только вот почему моя камера больше похожа на пусть и ужасную, но жилую комнату, а не на обычный склеп где-нибудь в подвале? Какая Сноу разница, где я проведу свои последние часы?
Неожиданно со стороны двери доносится звук ключа, вставляемого в замочную скважину, и я подскакиваю на месте, готовая броситься на поиски пути спасения. Хватаю один из стульев, собираясь использовать его как оружие, и в это же мгновение комната наполняется громогласным голосом из динамика, припрятанного в одном из углов под потолком: я не заметила его раньше.
– Оставайтесь в кровати, мисс Эвердин, – произносит незнакомый голос.
Я не слушаюсь и все равно иду к двери.
– Вернитесь в постель.
Бросаю злобный взгляд на динамик, словно могу сжечь его взглядом, но позицию не меняю.
– Или вы сейчас же вернетесь в кровать, или останетесь без обеда, – сообщает мне голос.
Желудок урчит, напоминая о том, что я давно не ела. Сколько прошло времени с тех пор, как я была в Тринадцатом? Судя по тому, насколько я голодная, сутки, может двое. Тем не менее, выбор между едой или свободой даже не стоит: если я выберусь отсюда – найду, где поесть. Принимаю нападающую позицию.
– Мисс Эвердин, вы делаете хуже только себе.
– Иди к черту! – вырывается у меня, но я не спускаю глаз с двери, которая может открыться уже в следующую секунду.
Но ничего не происходит. Мгновения утекают мимо, а дверь не распахивается. Я слышу, как кто-то с той стороны достает ключ, и все звуки прекращаются.
Жду еще пять минут, десять. Ничего. Похоже, голос из динами сдержал свою угрозу. Ставлю стул на пол и, смерив динамик презрением, возвращаюсь в постель.
Следующие несколько часов ничего не происходит. Только когда дневной свет покидает маленькое окно в моей камере, оставляя по ту сторону лишь сумрак ночи, действие повторяется: ключ возвращается в замочную скважину. Я рефлекторно поднимаюсь, решая бороться за свободу, но динамик вновь оживает:
– Мисс Эвердин, неужели вы совсем не проголодались?
Сомнения обуревают меня: есть хочется неимоверно. Но и выбраться отсюда – желание не менее сильное. И все-таки мое тело побеждает: я усаживаюсь на кровать и жду. Дверь открывается, и в мою камеру заходит девушка. Она худенькая, на вид лет двадцати со светлыми волосами и печатью безгласой на щеке.
Выдыхаю, ну конечно, в Капитолии любую работу выполняют безгласые, стоило ли сомневаться? Я даже не предпринимаю попыток что-то спросить у девушки, просто сижу и жду, пока она оставит еду и покинет мою комнату.
Уже через несколько минут я жадно забрасываю в себя куски вареного картофеля, закусывая поджаренной куриной ножкой. Похоже, что моя смерть от голода не входит планы Капитолия.
***
В ту ночь я спала плохо, постоянно ворочалась и просыпалась, ожидая, что вот-вот за мной придут миротворцы, чтобы отвести на казнь. Тогда этого не произошло. Как не произошло на следующий день, и через неделю. И через месяц.
Свою камеру я изучила вдоль и поперек: ощупала все стены, перебрала все предметы, которые нашла: ничего, что могло бы помочь мне убежать отсюда. Даже посуда, в которой мне давали еду, и та из тонкого пластика – для оружия не подходит. Оторвать плафоны от стен невозможно – они надежно закреплены на болты. Дымоход в камине слишком узкий, в него не пролезть.
И я нашла кое-что странное: дальняя стена, та, которая расположена напротив окна и на которую практически не падает тусклый дневной свет, не такая, как остальные. На ней нет обоев, на ней нет вообще ничего. На ощупь она идеально гладкая, как стекло, но, кажется, непрозрачная – что бы ни было за ней, я этого не вижу.
Распорядок дня казался довольно простым: два раза мне приносят еду, и я либо покорно сижу на кровати, пока безгласая выставляет пищу на стол, либо остаюсь голодная. Примерно на вторую неделю заключения я устроила голодовку, отчаянно не желая покориться, но через несколько дней мое упорство дало слабину, и я позволила прислужнице выполнить свою работу и убраться прочь.
Я подолгу смотрю в окошко – оно единственное связывает меня с внешним миром. Уже поздняя осень или зима – за окном идет снег. Мне не хватает общения, хотя я никогда бы не подумала, что такое со мной возможно: за все прошедшие дни единственный голос, который я слышу, мой собственный да изредка еще голос в динамике произносит несколько заученных фраз. Однажды случается странное - я начинаю петь. Час за часом я пою: песни о любви, разные напевы, которым меня научил отец, прежде чем умер. Удивительно, но я четко помню каждую мелодию, каждый текст.