Сердце волка
Шрифт:
– Чего? – поморщился капитан, жуя фильтр сигареты, и, не дождавшись повторения, усмехнулся, покрутил головой и поднес к сигарете зажигалку. – Умные, блин, все стали, о законах говорят так, будто в этом что-то понимают.
Он встал, надвинул на лоб козырек фуражки и, выдыхая дым мне в лицо, процедил:
– Даю три дня. Думай. Но этот бардак я больше не потерплю. Закрою твой притон к едрене фене!
– Мне
– Я уже устал платить всем подряд, – ответил я.
Профессор ободряюще похлопал меня по плечу:
– Коммерция, друг мой, это скользкий и опасный путь. Я посоветовал бы вам заняться историей, но ваши мозги, к сожалению, совсем не предназначены для этой области.
Марина появилась во дворе перед самым обедом. Она узнала о беде от отца Агапа, расплакалась, но быстро справилась с чувствами, поднялась к себе и переоделась в черную сатиновую рубашку.
Священник, уже переодетый в черную рясу, разложил посреди двора свой чемодан с утварью и принялся готовиться к ритуалу. В бутылку из-под шампанского, на треть заполненную какой-то жидкостью, он добавил водопроводной воды и тщательно взболтал смесь. Затем взял пеньковый веничек, похожий на тот, каким белят потолки, большой деревянный крест, покрытый мельхиоровой чеканкой, кадило с кривой крышкой, в отверстиях которой застревали деформированные от служебного усердия звенья цепочек, и образок с ликом святого апостола Павла.
Марина, вытерев слезы и покрыв голову черным платком, взяла крест, образок и тонким фальцетным голоском, от которого у меня между лопаток пробежал холодок, запела:
– Господи! К тебе взываю; поспеши ко мне, внемли голосу моления моего, когда взываю к тебе…
Отец Агап торопливо раздувал угольки в кадиле, что-то у него не получалось, он чиркал спичками, обжигал пальцы и повторял Марине:
– Погодь!.. Погодь!..
– Блаженны верующие, ибо бога узрят, – сочувствующим голосом произнес профессор, глядя на всю эту канитель. – Скажите, господин… Все время забываю, как вас зовут. Скажите, а обед сегодня отменяется или как?
Я не мог думать о еде. Мое сознание переполняли трупы, которых пришлось близко увидеть за неполные сутки. От этого желудок сжимался,
– Неужели вы еще можете думать о еде? – спросил я.
– А вы слишком впечатлительны, – ничуть не смутившись, ответил профессор. – Да, рядом с нами происходят не совсем приятные дела. Но почему из-за них я должен жертвовать обедом, за который были заплачены деньги? Почему мой организм должен испытывать недостаток в энергетике именно в то время, когда потребность в ней возрастает многократно?
– Я сейчас вам накрою, – ответил я, сделал шаг и, обернувшись, с нехорошим намеком спросил: – А вы не боитесь, профессор?
– Что?! Чего я не боюсь? Чего, по-вашему, я должен бояться?
– Не делайте вид, будто вам невдомек, что все эти неприятные дела тянутся от рукописи графского биографа, – негромко ответил я, нависая над профессорской лысиной и прожигая взглядом его глаза. – Троих уже нет, и я не уверен, что счет жертвам на этом прекратится. Разве вы думаете иначе?
– У вас больное воображение! – воскликнул профессор, отскакивая от меня, как от опасно больного. – С манускриптом я связываю только обыск в своем номере! И больше ничего!.. Где ваш обед, в конце концов?!
Я зашел за стойку бара, глядя на стеллажи, уставленные бутылками, высушенными крабами, рапанами и прочей дрянью, подыскивая, чем бы накормить Курахова. Маленькое окошко, соединяющее бар с кухней, было наполовину заставлено грязными тарелками с остатками засохшей пищи. Я с тоской глянул через посудную баррикаду на холодную электропечь, заваленную пустыми кастрюлями.
Нет, подумал я, весь этот кавардак начался не с профессорского манускрипта, подумал я. Все это началось с того момента, как ушла Анна. Все, оказывается, держалось на ней. А я думал, на мне.
Я зашел в кухню, открыл тяжелую дверь холодильной камеры, и только тогда заметил притаившуюся между холодильником и окном Риту. Девочка курила и исподлобья следила за мной. Глаза ее распухли от слез, черные тонкие пряди налипли на лоб.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я, хотя прекрасно видел, что Рита курит и плачет.
– Извините меня, – тихим, охрипшим голосом произнесла девочка, не поднимая глаз. – Я думала, что это вы "настучали"…
Конец ознакомительного фрагмента.