Сердце
Шрифт:
Вотини был одет очень нарядно, даже слишком нарядно: на нем были сафьяновые сапожки с красной строчкой, курточка, вышитая шелком и украшенная шелковыми же кисточками, белая фетровая шляпа, часы, и он выступал страшно важно, высоко задрав нос. Но на этот раз тщеславию его суждено было сыграть с ним злую шутку.
Мы пробежали большую часть аллеи, оставив далеко позади его отца, который шел медленно, и остановились около каменной скамьи; на ней сидел скромно одетый мальчик с усталым: видом и опущенной головой.
Какой-то мужчина, должно быть его отец, прохаживался взад и вперед
Он поднял одну ногу и сказал мне!
— А ты видел, какие у меня замечательные офицерские сапоги? — Он сделал это для того, чтобы обратить на себя внимание незнакомого мальчика, но тот даже не повернул головы.
Тогда Вотини опустил ногу и показал мне свои шелковые кисточки, искоса поглядывая при этом на нашего соседа; он прибавил, что они ему не нравятся и что он хочет заменить их серебряными пуговицами. Но незнакомый мальчик не посмотрел и на кисточки.
Тогда Вотини стал вертеть на конце указательного пальца свою прекрасную белую фетровую шляпу. Но мальчик, как будто нарочно, не удостоил взглядом и белую шляпу.
Вотини, которого это начинало сердить, вынул свои часы, открыл их и показал мне механизм. Мальчик не обернулся.
— Они серебряные, позолоченные? — спросил я.
— О нет, — ответил Вотини, — они золотые.
— Но не чисто же золотые, — продолжал я. — В них есть, наверное, доля серебра?
— Да нет, — настойчиво повторил Вотини, — они чисто золотые, — и, чтобы заставить мальчика взглянуть на часы, он сунул их ему к самому носу: — Скажи, ведь правда, они золотые?
— Не знаю, — сдержанно ответил мальчик.
— Ого, — воскликнул возмущенный Вотини, — какой ты гордый!
Пока он говорил это, к нам подошел его отец, который всё слышал. Он в упор посмотрел на незнакомого мальчика, потом резко сказал своему сыну: «Молчи», — и, нагнувшись, шепнул нам на ухо:
— Он слепой!
Вотини вскочил с приглушенным криком и заглянул в лицо мальчику. Зрачки у него были как будто стеклянные, без выражения, без взгляда.
Вотини стоял уничтоженный, молча, опустив глаза в землю. Потом он пробормотал:
— Прости меня… я не знал.
Но слепой мальчик, который всё понял, ответил ему с доброй и грустной улыбкой:
— О, это ничего не значит.
Да, Вотини тщеславен, я знаю это, но у него совсем не плохое сердце, и всё время, пока мы шли домой, он был очень грустным.
Первый снег
Суббота, 10 декабря
Кончились наши прогулки по аллее Риволи! Сегодня выпал первый снег, — какая радость для нас, мальчиков! Еще вчера вечером начали падать большие снежные хлопья, похожие на цветы жасмина. А сегодня утром во время уроков мы с радостью смотрели, как снежинки мелькали за стеклами и ложились на наружные подоконники; учитель тоже поглядывал в окно и потирал себе руки, и все с восторгом мечтали об игре в снежки, о том, что вода в лужах замерзнет и что дома каждого из нас ожидает веселый огонек в камине. Один только Старди не обращал ни на что внимания и сидел погруженный в свои уроки, подперев голову кулаками.
А когда мы вышли, из школы, — какая красота, какой восторг! Все с криком побежали по улице, хватая целые пригоршни снега и плескаясь в нем, как маленькие собачонки в воде. Родители ожидали нас на улице под раскрытыми зонтиками, которые совсем побелели от снега. Все наши ранцы в несколько минут стали тоже белыми. Мы были просто вне себя от радости, даже Прекосси, сын кузнеца, бледный мальчик, который никогда не смеется; а Робетти, тот, который спас ребенка из-под колес омнибуса, теперь, бедняжка, весело подпрыгивал на своих костылях. Мальчик из Калабрии, никогда раньше не державший в руках снега, слепил из него комок и стал есть его, как персик; Кросси, сын зеленщицы, набил снегом свой ранец; а из-за Кирпичонка мы чуть не лопнули, от смеха: мой отец пригласил его прийти завтра к нам, а у того был полон рот снега и он, не решаясь ни выплюнуть, ни проглотить его, стоял перед нами с набитым ртом, смотрел на нас и ничего не мог ответить!
Учительницы также со смехом выбежали из школы. Даже учительница первого класса побежала, бедная, под снегом, закрывая лицо своим зеленым шарфом и кашляя.
Девочки из соседней школы с громкими криками начали прыгать по этому легкому ковру, а учителя, учительницы, сторожа и полицейский кричали: «Домой! Домой!» При этом в рот им залетали снежные хлопья, а усы и бороды у них стали совсем белыми. Но они тоже смеялись веселью школьников, которые праздновали наступление зимы…
Кирпичонок
Воскресенье, 11 декабря
Кирпичонок пришел сегодня к нам, одетый в старую отцовскую куртку, побелевшую от извести и цемента. Мой отец еще больше, чем я, хотел, чтобы Кирпичонок пришел к нам, и, действительно, он нам всем очень понравился. Как только он явился, так сразу же снял свою лоскутную шапочку, запорошенную снегом, и сунул ее в карман. Потом он направился в комнату медленной походкой усталого рабочего, поворачивая во все стороны круглое, как яблоко, личико с приплюснутым носом; когда он вошел в столовую, он оглядел всю мебель, остановил взгляд на картине, где был изображен горбатый шут Риголетто, и состроил свою «заячью мордочку». Невозможно удержаться от смеха, когда он строит эту мордочку.
Мы начали с ним играть в кубики. Кирпичонок с удивительной ловкостью строил башни и мосты, которые, казалось, каким-то чудом не падали.
Он работал над своими постройками страшно серьезно, с терпением взрослого человека. Играя, он рассказал мне о своей семье: они живут на чердаке, его отец учится грамоте в вечерней школе, его мать — уроженка города Бьелы. Родители, должно быть, очень любят его, потому что хотя он одет бедно, но тепло, его платье аккуратно заштопано, а галстук завязан заботливой материнской рукой. Он рассказал мне, что отец его — человек огромного роста, настоящий великан, который с трудом входит в дверь, но очень добрый и всегда называет своего сына «заячьей мордочкой»; а сам Кирпичонок, наоборот, совсем маленький.