Сердце
Шрифт:
Из груди Марко вырвались рыдания, похожие и на смех и на слёзы.
Потом, охваченный бурным нетерпением, он закричал:
— А как туда идти, по какой улице? Я сейчас же отправлюсь туда, скажите мне скорей, по какой улице!
— Но это целый день пути, — заговорили все окружающие, — а ты устал, должен отдохнуть; отправляйся лучше туда завтра утром.
— Нет, нет, это невозможно, — отвечал мальчик. — Объясните мне только дорогу, я не могу ждать больше ни секунды, я должен сейчас же идти туда, хотя бы мне пришлось умереть на дороге.
Видя его настойчивость, окружающие перестали с ним спорить.
— Ну, счастливого пути, — сказали они ему, — будь
Один из мужчин проводил его до выхода из города, указал ему дорогу, дал несколько советов и остался смотреть ему вслед. Через несколько минут фигурка хромающего мальчика с мешком на спине исчезла среди густых, окружающих дорогу деревьев.
Была полночь. Совершенно обессилевший Марко вынужден был отдохнуть несколько часов, сидя на краю канавы, но теперь он снова шел вперед. Путь его лежал через огромный лес из гигантских деревьев, каких-то растительных чудовищ, с необъятными стволами, похожими на колонны собора, которые на головокружительной высоте соединяли свои посеребренные луной кроны. В окружающем мраке Марко едва различал тысячи стволов и ветвей самых разнообразных очертаний: прямых, согнутых, искривленных, переплетающихся друг с другом. Одни ветки, казалось, застыли в борьбе, другие вытянулись, угрожая. Некоторые лежали, рухнувшие на землю, покрытые густой и спутанной растительностью, которая словно боролась за каждую пядь пространства. Другие деревья росли тесными группами, и стволы их поднимались вверх, как гигантские копья, острия которых касались облаков. Это гордое великолепие, этот чудовищный беспорядок огромных силуэтов представляли собой величественное и страшное зрелище. Такой природы, такой растительности Марко никогда еще не видел.
Временами его охватывал непреодолимый страх, но потом мысли опять обращались к матери. Силы его приходили к концу, ноги были в крови, а он всё шел один через этот ужасный лес, где редко-редко встречались ему небольшие хижины, жилище человека, да у подножия некоторых деревьев высились муравейники, а иногда попадались буйволы, спавшие у дороги.
Силы его приходили к концу, но он не чувствовал усталости Он был один, но не боялся. Величие-леса возвышало его душу. Близость матери придавала ему силу и смелость взрослого мужчины. Воспоминание об океане, всех ужасах пути, всех перенесенных и. побежденных с таким железным упорством мучениях заставляло его гордо поднимать голову. Недаром в его жилах текла смелая и благородная кровь генуэзцев.
И у него появилось новое чувство: до сих пор, когда он думал о своей матери, лицо ее представлялось ему всегда смутным, потускневшим после двух лет разлуки, но теперь этот образ прояснился, и лицо его матери встало перед ним так отчетливо, как давно уже не бывало. Он видел его прямо перед собой, улыбающееся, живое. Он снова узнавал еле уловимым движения ее глаз и губ, ее манеры, ее жесты, он следил, как на лице ее отражались ее мысли. И, подстрекаемый, подгоняемый этими воспоминаниями, он ускорял шаги. В сердце у него родилась новая невыразимая нежность, и по щекам его катились тихие и сладкие слёзы.
Подвигаясь во мраке вперед, Марко мысленно разговаривал со своей матерью, говорил то, что он должен был через несколько часов на самом деле шепнуть ей на ухо: «Я здесь, мама, я с тобой… и никогда больше я не покину тебя. Мы вместе вернемся домой, и я ни на шаг не отойду от тебя: На пароходе я буду стоять, тесно прижавшись к тебе, и никто не оторвет меня от тебя, никто и никогда больше, до тех пор, пока я жив!»
И он не замечал, что тем временем на вершинах гигантских деревьев блестящий серебряный свет луны отступал перед нежной белизной рассвета.
В восемь часов утра доктор из Тукумана, молодой аргентинец, стоял у постели больной, вместе со своим помощником, и еще раз пытался уговорить ее сделать операцию. Инженер Мекинес и его жена тоже горячо уговаривали ее согласиться. Но всё было напрасно. Ослабевшая женщина не верила в излечение, она была уверена, что умрет во время операции или несколько часов спустя, перенеся только лишние мучения. Напрасно доктор повторял ей:
— Но операция не опасна, вы обязательно поправитесь, если только проявите немного мужества, тогда как без операции вы скоро умрете.
Всё было тщетно.
— Нет, — отвечала женщина, — у меня есть еще мужество, чтобы умереть, но нет больше сил страдать. Благодарю вас, синьор доктор, но такова уж, видно, моя судьба. Дайте мне умереть спокойно.
Врач, потерявший надежду, не настаивал больше. Все кругом молчали.
Тогда женщина повернулась лицом к своей хозяйке и слабым голосом обратилась к ней со своей последней просьбой.
— Милая, добрая моя синьора, — с трудом говорила она, — пошлите мои небольшие сбережения и мои скромные вещи моей семье… через господина консула. Я надеюсь, что все мои — живы. Сердце, должно быть, подсказывает мне правду в эти последние минуты. И будьте так добры, напишите им, что я… всё время думала о них… всегда работала ради них… для моих сыновей… Мне больно только то, что я не увижу их больше, но я умираю мужественно, спокойно, благословляя их. Напишите, что я поручаю моему мужу и моему старшему сыну… моего самого младшего мальчика, моего любимого Марко, о котором я думаю в свою последнюю минуту… о мой Марко, мой милый мальчик!..
Но тут, обратив к своей синьоре глаза, полные слёз, она увидела, что той нет около постели, — ее потихоньку вызвали в соседнюю комнату.
Больная хотела обратиться к своему хозяину — он тоже исчез.
Около нее оставался только помощник доктора.
В соседней комнате раздавались быстрые шаги, слышно было, как там о чем-то поспешно шептались, доносились сдержанные восклицания.
Больная смотрела на дверь затуманенными глазами, ожидая. Через несколько минут она увидела, что вошел доктор с взволнованным лицом, затем хозяйка и хозяин, тоже с необычными лицами. Все трое смотрели на нее со странным выражением и шепотом обменялись несколькими словами. Ей Показалось, что доктор сказал синьоре: «Лучше сейчас же».
Несчастная женщина ничего не понимала.
— Хосефа, — сказала ей хозяйка дрожащим голосом, — я должна сообщить тебе радостную весть. Приготовься услышать что-то очень хорошее.
Больная внимательно смотрела на нее.
— Это известие, — продолжала синьора, волнуясь всё более, — принесет тебе большую радость.
Больная широко раскрыла глаза.
— Приготовься, — говорила ей хозяйка, — увидеть кого-то… кого ты очень любишь.
Женщина порывисто подняла голову и горящими глазами стала смотреть то на синьору, то на дверь.
— Кого-то, — прибавила, бледнея, синьора, — кто только что приехал, неожиданно…
— Кто же это? — воскликнула больная каким-то странным и как будто сдавленным от страха голосом.
Вдруг из груди ее вырвался громкий крик, она резко приподнялась, села на постели, неподвижно, с широко раскрытыми глазами, и схватилась за голову руками, как будто увидев перед собой привидение.
На пороге, удерживаемый доктором, стоял оборванный и покрытый пылью Марко.
— Боже мой! — воскликнула мать.