Сердце
Шрифт:
— Прощай, Марио, — рыдала она, протягивая к нему руки. — Прощай! Прощай! Прощай!
— Прощай! — ответил мальчик, высоко подняв руку. Шлюпка быстро удалялась по бурным волнам, под мрачным небом. Никто больше не кричал, на пароходе. Волны лизали уже края палубы.
Девочка закрыла глаза. Когда она подняла голову и снова посмотрела на море, на нем ничего уже больше не было видно.
ИЮЛЬ
Последнее письмо моей матери
Суббота, 1 июля
Ну вот, Энрико, учебный год и окончился. Хорошо, что вместе с воспоминанием о последнем дне занятий у тебя останется
Сохрани же в сердце любовь к своей старой школе и сердечно попрощайся со всеми мальчиками. Некоторые из них узнают горе — рано потеряют отца и мать, другие умрут молодыми, третьи с честью прольют свою кровь на поле боя; многие станут хорошими и честными рабочими, отцами сыновей, таких же трудолюбивых и честных, как они сами. И кто знает, может быть среди них есть и такие, которые окажут большие услуги своей родине и прославят свое имя. Попрощайся же с ними ласково; оставь кусочек своего сердца в этой большой семье, в которую ты вошел ребенком и из которой выходишь подростком. Тебя в ней полюбили, и за это твой отец и твоя мать полюбили эту семью.
Школа — это тоже мать, Энрико. Она взяла тебя из моих рук, когда ты едва говорил, а теперь она возвращает мне тебя, большим, сильным, хорошим, трудолюбивым. Никогда, сын мой, не забывай эту школу. Но нет, ты не забудешь ее, разве можно ее забыть?
Ты станешь взрослым мужчиной, объездишь кругом весь свет, увидишь огромные города и чудесные сооружения, и ты многие из них запомнишь. Но это скромное белое здание с закрытыми ставнями, этот маленький сад, где ты сорвал первые цветы своего сознания, ты будешь видеть их перед глазами до конца дней своих, так же как я никогда не забуду дом, в котором я впервые услышала твой слабый голос.
Твоя мать.
Экзамены
Вторник, 4 июля
Вот и экзамены. На окружающих школу улицах только и говорят, что об экзаменах. Мальчики, отцы, матери, даже гувернантки, все повторяют одни и те же слова: экзамены, отметки, темы, провалился, выдержал.
Вчера утром мы писали сочинение. Сегодня была письменная арифметика. Трогательно было смотреть, как родители вели в этот день своих мальчиков в школу, как идя по улице, они давали им последние наставления. Многие матери поднялись вместе со своими детьми в класс, чтобы посмотреть, есть ли чернила в чернильнице на их парте, проверить, хорошо ли пишет перо, и еще раз обернуться, чтобы сказать: «Желаю удачи! Будь внимателен! Я надеюсь на тебя!»
Ассистентом у нас был учитель Коатти, тот самый, черно-бородатый, который рычит, как лев, но никого не наказывает. Мальчики были совсем
Учитель громко продиктовал задачу, глядя то на одного, то на другого устрашающими глазами, но мы знали, что он был бы ужасно рад, если бы мог продиктовать нам также и решение, чтобы все мы перешли в следующий класс.
После часа работы некоторые ученики начали волноваться, так как задача была трудная. Один мальчик заплакал. Кросси бил себя кулаком по голове. Многих нельзя было винить за то, что они не могли решить задачу, — у одних не было времени подготовиться, за другими не следили родители. Но такова уж была их судьба.
Надо было видеть, как хлопотал Деросси, чтобы помочь им, как он умудрялся незаметно пересылать им нужные числа или подсказывал ход действия, заботясь обо всех, как будто бы он был нашим учителем. Гарроне, который тоже силен в арифметике, также помогал, кому только мог, и в конце концов даже самому Нобису, который, попав в затруднительное положение, стал чрезвычайно любезен.
Старди целый час сидел неподвижно, уставившись в задачу и подперев голову кулаками, а потом решил всё в пять минут. Учитель прохаживался между партами, приговаривая:
— Спокойно, спокойно! Не волнуйтесь.
А когда он видел, что кто-нибудь совсем приуныл, то, чтобы рассмешить его и придать ему бодрости, он широко открывал рот, делая вид, что он лев и сейчас сожрет ученика!
Часов около одиннадцати, взглянув сквозь ставни, я увидел многих родителей, с нетерпением ожидавших на улице. Здесь был отец Прекосси в своей синей рабочей блузе и еще совсем черным лицом, вырвавшийся на минуту из кузницы; здесь была мать Кросси — зеленщица, мать Нелли, как всегда одетая в черное, от нетерпения не могла устоять на одном месте. Около полудня явился мой отец и поднял глаза к окну нашего класса. Как он меня любит! К двенадцати часам все кончили, и надо было видеть, что делалось на улице, когда мы вышли. Все бросились навстречу мальчикам с расспросами, стали листать тетради, сравнивать работы сына с работами товарищей.
— Сколько должно было быть действий?
— А какой итог?
— Как ты сделал вычитание?
— Какой получился ответ?
— А где ты поставил запятую?
Все учителя тоже были здесь, и их звали к себе сто различных голосов. Мой отец сейчас же взял у меня из рук черновик, посмотрел и сказал;
— Всё благополучно.
Рядом с нами стоял кузнец Прекосси, который с беспокойством рассматривал работу своего сына, но не мог в ней разобраться. Тогда он обернулся к моему отцу:
— Не будете ли вы так добры и не скажете ли мне ответ?
Мой отец назвал число. Тот посмотрел, сравнил и радостно закричал:
— Молодец парнишка!
Мой отец и кузнец посмотрели друг на друга с улыбкой, как добрые друзья; отец протянул кузнецу руку, и тот пожал ее. Тут мы расстались со словами:
— До устного экзамена!
Последний экзамен
Пятница, 7 июля
Сегодня утром у нас были устные экзамены. В восемь часов мы уже сидели в классе, а в четверть девятого нас начали вызывать, одновременно по четыре ученика, в большую залу, где стоял стол, покрытый зеленой скатертью, вокруг которого сидели директор и четыре учителя, в том числе и наш. Меня вызвали одним из первых. Сегодня утром я хорошо понял, как наш учитель нас любит. В то время, как остальные учителя спрашивали, он не отводил от нас взгляда, волновался, когда мы не сразу отвечали, радовался хорошим ответам, ко всему прислушивался и делал нам тысячи знаков руками и головой, как бы говоря: «Хорошо… нет… Будь внимательней… медленней… Молодец!»