Сердитый бригадир
Шрифт:
Я только посмотрела, где здесь выключатель, чтобы в темноте можно было его нашарить и зажечь свет. И ещё приколола к стене фотографию нашего школьного выпуска. На фотографии я совсем маленькая, только голова торчит, как булавка, в заднем ряду. Посмотришь на эту карточку и думаешь: «До чего ж ты в школе спокойно жила, Клавка!.. И время-то как летит, не успеешь оглянуться, — то первое мая, то седьмое ноября»…
Я, конечно, смешно говорить, совершенно не суеверная, но фотокарточку всегда вожу с собой и, первым делом, на новом месте пришпиливаю её к стене. Всё-таки сначала не так одиноко. Сидит
Когда я пришла через полчаса на скотный двор, там заканчивали уборку. Девочки торопливо домывали полы и коровнике. Я ещё удивилась, потому что у нас в совхозе никогда этого не делали. Коровы испуганно озирались на свои хвосты, к которым были подвязаны банты. Я сперва подумала, что девчонки над ними созорничали, и спрашиваю одну:
— С чего это вы так принарядили скотину?
А она улыбается и отвечает:
— Велено было.
Я только хотела было выяснить, в чём дело, но тут появляется директор с представителем Управления. Это оказалась женщина, в руках у неё был большой жёлтый портфель.
Директор стал водить её по коровнику; около некоторых коров он останавливался, пояснял, сколько они дают молока, какой рацион питания, когда собираются телиться.
Я хожу сзади и слушаю.
В животноводстве я мало чего понимаю. Мне только немножко неловко, что у директора всё так получается, вроде это не коровы дают молоко, а он сам лично.
Я часто думаю: неужто люди сами не замечают своих очевидных недостатков? Например, человек врёт. Он же прекрасно знает, что врёт, так неужели ему трудно удержаться? Или, например, он хвастает. Ведь ему должно быть непременно совестно, что все понимают, что он хвастает. Какое же он при этом может получать удовольствие?.. Конечно, мне тоже приходилось в жизни говорить неправду, но я всегда в такие моменты ужасно боялась, что это будет заметно, и мне был противен мой страх, и вся я себе была противна. Когда-то в школе Андрей Николаевич приводил нам одну хорошую восточную поговорку: «Самая лучшая ложь — это правда».
И вот, слушая, как директор училища даёт пояснения, я посматривала на женщину с портфелем. Мне очень хотелось, чтобы она вдруг сказала:
— Да перестаньте говорить все «Я» и «Я»! Это же нет никаких сил слушать!..
Но женщина молчала. У неё было усталое лицо, — до нас трудно добираться из города. Вероятно, она замёрзла в своих туфлях на сыром полу, да ещё и дуло из дверей.
Когда мы перешли в свинарник, там как раз шло кормление поросят. Девочки вынимали их за задние ножки из ящиков, по двое сразу, и быстро подкладывали к соскам лежащих матерей. Поросята от жадности давились молоком, расталкивая друг друга, повизгивали, а мать укоризненно хрюкала.
В одной из загородок упрямо стояла длинная свинья. Две девочки чесали ей бок. Они тихо, наперебой, уговаривали её:
— Ложись, Пашка… Ложись, пожалуйста…
В ящике визжали голодные поросята. Подкладывать их под стоящую свинью девочки боялись.
— Я же вас, кажется, инструктировал, — строго сказал им директор.
Затем он обернулся к представителю и указал пальцем на жерди, низко прибитые вдоль каждой загородки.
— Это усовершенствование я ввёл для того, чтобы свиноматки не давили своё потомство. У них есть такая манера — неожиданно валиться на бок, прямо на поросят. Я дал команду протянуть жерди, и теперь поросятам ничего не страшно…
Тут я не выдержала и сказала:
— А у нас в совхозе давным-давно так делали.
— Прошу познакомиться, — кивнул в мою сторону директор. — Секретарь нашего комсомольского комитета. Опыта ещё маловато, но вкус к общественной работе уже есть. Будет работать с огоньком.
Я удивилась, откуда это ему всё известно, покраснела и подала представителю руку.
За моей спиной послышалась вдруг какая-то возня, топот ног, и рядом со мной оказались те самые две девочки, что стояли днём в кабинете директора.
— Вера Фёдоровна, — сказал директор, — к вам желают обратиться ученицы шестой группы.
Круглоголовая, черноволосая девочка шагнула вперёд, и за ней, словно связанная одной ниточкой, тотчас же двинулась худенькая; и снова, как давеча в кабинете, черноволосая смотрела куда-то в сторону, а худенькая звонко произнесла:
— В группе механизаторов хочут с вами поговорить.
— Не «хочут», а хотят, — поправила её Вера Фёдоровна.
— А у них всё на свой манер, — сказал директор.
— Я охотно зайду к вам, — сказала Вера Фёдоровна, — но если это по тому же вопросу, о котором мы с вами уже беседовали, то вряд ли мне удастся вам помочь.
— Тогда и заходить не требуется, — хриплым голосом бухнула черноволосая.
Я увидела, как худенькая толкнула её локтем, но та круто повернулась и быстро пошла прочь.
— Красиво? — спросил директор.
Худенькая девочка молчала, глядя ему прямо в лицо своими большими, незамутнёнными глазами.
— Можете идти, — сказал ей директор; и, когда она ушла, он вздохнул: — Молодо — зелено, Вера Фёдоровна… Их тоже надо понять: увидят слабинку и начнут фокусничать…
В тот день я освободилась поздно и, хотя всё время помнила, что надо выяснить какое-то недоразумение в шестой группе, у меня до неё руки не дошли.
Вечером я решила обойти общежитие, иначе долго пришлось бы ждать, пока со всеми перезнакомишься: ведь комсомольцы видели меня только один раз, когда выбирали.
Вообще-то я, кажется, не очень робкая. У меня даже был план первой беседы, то есть я его не писала, но он у меня был составлен в голове. Смущало только немножко, что комнат в общежитии много, а план-то у меня всего-навсего один.
«Ну да ничего, — думала я, — изменю его в рабочем порядке».
Кстати, я заметила, что это выражение очень прилипчивое. Когда неохота что-нибудь срочное довести до конца, мы говорим: решим в рабочем порядке.
Застряла я в первой же комнате. Никаких вопросов, согласно плана, мне не удалось задать. Может, я держалась недостаточно авторитетно, но получилось так, что девочки больше спрашивали меня, нежели я их.