Сердоликовая бухта
Шрифт:
– Ой. – Сказала она с тем выражением, с каким произносят названия букв в кабинете окулиста.
Они ели холодную окрошку.
– Вкусно, но холодно. – Поёжился Алёша. – Пойдём на улицу греться.
– А у тебя что же, никаких дел сегодня?
– Сегодня –
– Весьма неучтиво с Вашей стороны намекать даме на её немолодёжный возраст.
– Глупости! У тебя в паспорте ошибка… И вообще, прошу, перестань об этом. – Она почувствовала в его голосе то, что называла "съёжился", и у неё заныла душа.
Она любила его. Любила таким, каким он был: во многом непонятным, во многом непонятым ею.
Словно чуя какую-то давнюю рану – то ли затянувшуюся, но не изжитую, то ли всё ещё кровоточащую, но тщательно скрываемую – она желала взять на себя часть его боли, если не получится всю.
Но Алёша не из тех, кто делится своими проблемами: рубашку последнюю – пожалуйста! Но не боль.
Почему – она не понимала. Нет, понимала, конечно – мужская гордость, выдержка, воля… Но ведь так ещё больней, причём – обоим: тому, кто страдает, и тому, кто рядом и не может помочь. А она не могла – не знала, в чём, а стало быть, и как… Вот и старалась быть выше своих собственных чувств, призывая в помощники разницу в возрасте и свой материнский опыт.
– Ладно, – сказала она – молодёжь, так молодёжь! Пошли гулять!
* * *
Когда они расставались поздно вечером у её подъезда, Алёша вдруг хлопнул себя по лбу:
– Я же совсем забыл!
Он
Она развернула их. Это были билеты: два на самолёт до Москвы и два на поезд Москва-Феодосия.
Она очень устала за сегодняшний день и поэтому уснула, едва коснувшись подушки.
Translation Into Russian
Им с Игорем приписывали роман почти с тех самых пор, как он пришёл в отдел пацаном двадцати одного года отроду. Её это забавляло – ей было тогда чуть больше, чем теперь ему, а Игорю льстило – Алёша как-то проговорился.
Сам Алёша за два с половиной года их странных – прерывающихся на недели, а то и месяцы безо всяких объяснений – отношений ни разу не попытался уточнить, было ли это только легендой, или…
* * *
Почему ей приписывали именно Игоря, трудно сказать. Может быть, общность литературных пристрастий дала такой повод – они часто обменивались книгами и журналами, а за чаепитием вели дискуссии о прочитанном. Хотя, будь у них роман, они нашли бы другое место и время для обмена мнениями и литературой…
А может, из-за Игоревых "тысяч", которые она переводила ему, когда тот поступил на заочный?.. Но не он один бегал к ней с коньяком, шоколадками и этими «тысячами» в виде единственной доступной широким массам газеты на английском под названием «Москоу ньюс»…
Конец ознакомительного фрагмента.