Серебристое дерево с поющим котом

Крапивин Владислав Петрович

Пушистый малыш Потап устраивался на валенке и уютно урчал, когда Пим-Копытыч гладил его.

Иногда Пим-Копытыч рассказывал истории из прошлого быта домовых. Из тех времен, когда всё было не так: и жизнь спокойнее, и люди добрее, и никто “слыхом не слыхивал про всякую там экологию, когда от этой сажи да вони лошади дохнут, а не то что мы, грешные: гномы, суседки да барабашки”.

– …Раньше-то нашего народу было в сто раз больше, не в пример нынешним временам. Только на нашей Малой Мельничной улице в каждом подполе да в каждой кладовке кто-нибудь обитал… И было, значит, у нас любимое местечко, на задах огорода лавочника Ознобишина, у старого колодца… Лавочник, надо сказать, хороший был мужик, не то что ваш Лошаткин… (Компания бурно возмущалась: “Какой же он наш?!” Пим-Копытыч объяснял, что имел в виду не симпатии, а эпоху.) – Ну дак, значит, соберемся у колодца, и тут кто-нибудь и говорит: “А что, братцы и сестрицы, не поиграть ли нам в “барабашки – лунные пятнашки”?” Потому как дело-то всегда случалось при полнолунии… Ну и почему не поиграть? Молодые тогда все были, заводные… И была среди нас косолапая Катька-Топотуха. Наполовину ведьмочка,, наполовину кикимора. И вот однажды…

Историю о том, как эта Катька-Топотуха до полусмерти напугала околоточного надзирателя Плюхина, первый раз выслушали с большим интересом. Второй раз – тоже ничего… Но Пим-Копытыч забывался и начинал рассказывать снова. Особенно после того, как даст кому-нибудь подер­жать Потапа, сползает, шебурша валенком, себе под крыльцо и вернётся повеселевший. Тогда ему говорили:

– Слышали, Пим-Копытыч, ты уже про это рассказывал. Сыграй лучше да спой.

Пим-Копытыч не обижался. Брал у Матвея гитару, клал её на носок валенка, ударял по струнам.

Играл Пим-Копытыч совсем неплохо для домового.

– Вообще-то у нас в ходу больше были балалайки. Но мой дружок Яша-Верти-Нос на гитаре очень даже чувствительно исполнял разные мелодии. И меня кой-чему научил… Помер он уже давно, превратился в деревяшку, а я как закрою глаза, так его и вижу – будто наяву… – И Пим-Копытыч пускал со струн сложный цыганский перебор. А потом начинал петь:

Я встретил ва-а-ас, и всё было-ое…

Или:

Бе-е-лой акации гр-о-оздья душистые…

Любил он старые романсы. Говорил назидательно:

– Классика… Всякие там роки-буги-вуги пройдут и сгинут, а это останется навсегда. Потому как берёт за са­мые чувствительные струны души…

Тут с Пим-Копытычем не спорили. Из вежливости. Впрочем, романсы и правда были неплохие. Особенно Варе нравились. Маркони притихал: снимет очки, щурится на костёр и вздыхает.

Пим-Копытыч пел надтреснутым голоском, в котором слышалось шипение, как на древней граммофонной пла­стинке. Но в этом была даже своя прелесть. Будто и правда в траве завели старинный граммофон с жестяным узорча­тым рупором…

А иногда гитару брал Матвей. У него было немало при­думано песенок. И весёлых, и грустных. Про туристов, за­блудившихся в комнате среди фикусов; про луну, которая загляделась на своё отражение и упала в лужу; про таин­ственные маяки, которые не приближаются, сколько к ним ни плыви; про мальчишку-ветра, который влюбился в дев­чонку и унёс её пёстрый зонтик, а она не поняла и плака­ла… Впрочем, здесь эту песенку Матвей не пел, чтобы не напоминать Маркони о любви.

Зато дружными голосами пели про Антошкину планету. Матвей уже придумал эту песню до конца:

Ллиму-зина-зина-зина —

Непонятная загадка.

Дайте, дайте мне резину,

Чтобы сделал я рогатку

(Словно два торчащих пальца).

И меня рогаткой этой

Вы пульните, будто крошку.

Полечу я на планету,

Где живёт наш друг Антошка

(С ипу-ннани, с ипу-ддули).

Полечу по биссектрисе,

Лихо дрыгая ногою,

Превращуся в каплю-бисер,

Стану радугой-дугою.

(Это пре-у-ве-ли-ченье!)

Там меня Антошка встретит

И покажет всю планету.

Хорошо нам жить на свете,

Если расстояний нету

(В межпространственных каналах)…

Песенка была вроде бы весёлая, но все вспоминали Ан­тошку и призадумывались: где он там ездит-плавает? Как ему там с профессором? Не забыл ли друзей с улицы Гончарной? Но это была не главная грусть. За ней пряталась другая, посерьёзнее. Потому что из этой-то поездки Кап, конечно, вернётся. Но ведь потом – улетит насовсем… Эх ты, батюшка-космос, зачем ты такой большой?

Но, хотя и подкрадывалась порой печаль, всё равно бы­ло хорошо у костра. Пощёлкивал огонь, мурлыкал Потап, тихонько дышали рядом друзья-приятели. Уютно пахло тёплой травой и совсем не пахло химкомбинатом. И супер-кулексы, испуганные заклинанием с “гипотенузой”, близко не подлетали. Возникали на фоне закатного неба, но к ко­стру не совались.

И не было никого посторонних и любопытных. Не ша­стали даже бродячие коты, которые дурным поведением могли подать нехороший пример Потапу…

Только появлялся дважды участковый милиционер Ку­тузов. Он слегка портил настроение.

Первый раз младший лейтенант бесшумно, как настоя­щий работник розыска, возник из-за репейников, сказал “здравия желаю”, взял под козырек и поинтересовался, по­чему здесь нарушают.

– А чего это мы такое нарушаем, Константин Артёмыч? – не испугался Пим-Копытыч.

– Разведение костра в неположенном месте…

– Отчего в “неположенном”? На огородах мусор жгут? Жгут! А здесь почему же лишнего сору не поубавить? Жи­лых построек поблизости в наличии не наблюдается…

– Опять же дети, – не сдавался Кутузкин. – А если будет какое озорство? И к тому же тем, кто до шестнадца­ти лет, после двадцати трёх часов находиться на улице без взрослых не положено…

Вся компания бурно возмутилась: до двадцати трёх ещё целый час!

– А кроме того и я с ними, – заметил Пим-Копы­тыч. – А что я взрослый, никакого сомнения у вас, Кон­стантин Артёмыч, быть не может, потому что я вас знал ещё с вашего малолетства, когда вы на стадион лазали че­рез забор по причине отсутствия билета и я вас самолично укрывал под трибуной от контролера…

– Дак я что… – сбавил тон младший лейтенант. – Я к вам, Пим-Копытыч, со всем уважением, но только вы, извините, лицо не совсем человеческой природы и не мо­жете нести юридической ответственности, поскольку без паспорта, а насчёт несовершеннолетних есть инструкция… А я ведь и так на многое смотрю сквозь пальцы. В част­ности, на ваше, Пим-Копытыч, проживание без прописки на этом участке…