Серебряная книга романов о любви для девочек
Шрифт:
– Берите, девушка, берите! Вам так идет! – завела продавщица свою обычную песню.
– Вижу, что идет, – сказала Люба. – Только больно уж она скучная. Нет ни стразов, ни вышивки…
– Так сами сделайте! – предложила продавщица.
Любе с мамой эта мысль понравилась.
Недалеко от выхода с рынка, отягощенная приятным весом обновок Багрянцева с тоской глянула на лоток с дешевой косметикой. Затем – с той же тоской – на маму. Да, половина их девчонок уже красились. Как раз та самая половина, что пользовалась
– Ну, уж нет, – сказала мама. – Рано. И потом, эти помады могут быть плохого качества.
Что ж, по крайней мере, Люба будет носить ту куртку, что сама выбрала.
Глава 5
Соцiалистъ и бунтовщикъ
– А, это ты, Люба ! Заходи. Я отыскала кое-что занятное.
Багрянцева вошла в музей и прикрыла дверь. Ее охватило сладостное нетерпение.
– Садись за стол, – пригласила заведующая. – Видишь ли, – продолжила она, присаживаясь рядом, – фамилия Рогожина казалась мне знакомой. Но откуда? Просмотрела личные дела начала века – нет. В журналах тоже нет. Хотя журналов этих раз, два – и обчелся. Может, думаю, и у меня эта фамилия зацепилась оттого, что как-то напала на его экслибрис в книге? А потом вспомнила. Мне год назад попался один документ. Очень любопытный. Вот, глянь.
Инга Альбертовна открыла папку. Там лежал желтый, ветхий лист бумаги.
– Читай так, не вытаскивай. Видишь, он рассыпается.
Люба склонилась над листом. Чернила расплылись, но почерк автора был очень аккуратный – так даже Михеевой не написать. Линии букв, идущие вверх, выглядели тонкими, как волосы; те, что вниз, – напротив, весьма основательными. В первый момент даже показалось, что это не русские буквы. Нет, они, только невероятно изящные и разукрашенные всякими завитками. Конечно, пара-тройка букв, вышедших из употребления. Но, в общем, все читалось:
«Г-ну Iорданскому, директору мужской гимназiи, донесенie.
Довожу до Вашего сведенiя, что г-нъ Рогожинъ, учитель русскаго языка, имеющий жительство в стенахъ гимназiи совместно со своею женою Евлампiею Андреевною, есть соцiалистъ и бунтовщикъ, дерзающiй покушаться на порядокъ и на волю Государя. Въ своей комнате онъ хранитъ запрещенныя книги и смущаетъ юные умы своеею революцiонною заразою. Посему прошу не оставить сего донесенiя без вниманiя.
С почтенiем,
ученикъ 7-го класса I вановъ
26-го февраля м-ца 1917 г.».
– Это же надо! – возмутилась Люба. – В седьмом классе, а уже доносчик!
– Ну вообще-то, – улыбнулась заведующая, – тогдашний седьмой класс – это не нынешний. По тем временам семиклассник – это выпускник. Лет шестнадцати-семнадцати.
Багрянцевой не стало легче от этого. Что же теперь, она только-только напала на след своих родственников, а выясняется, что они стали жертвой доноса? Значит, их посадили в тюрьму? Или даже казнили?..
– Не думаю, – вновь улыбнулась Инга Альбертовна. – Посмотри на дату.
– Двадцать
– Неужели ты не знаешь, что тогда случилось?
– Хм… Была революция. Но ведь это в октябре. За это время… восемь месяцев… Рогожина с женой могли повесить!
– Ошибаешься. В октябре к власти пришли большевики. Революция же началась раньше.
– Когда?
– Двадцать седьмого февраля.
Тут Люба чуть не рассмеялась:
– Да, этот Иванов успел вовремя со своим доносом! Еще бы день!..
– Вот-вот! Так что не бойся. Вряд ли с ними что-нибудь случилось. Если и арестовали – все равно второго марта царь отрекся от престола. Некого стало свергать.
Любе сделалось весело. Вот, наверно, этот Иванов сдулся, когда узнал, что революция! Да ему и самому небось влетело от новой власти! Но главное – Рогожин, тот загадочный «Ф.П.», владелец книги, был тем самым «героем», что увез Евлампию! И он оказался честным человеком! После побега Евлампии прошло лет пять, а она все так же оставалась с ним и, судя по доносу, на самых законных основаниях!
– Значит, книга из его библиотеки перешла школе, так как он здесь работал? Может быть, Рогожин подарил ее? Или завещал?
– Или просто оставил, когда уходил. После революции он тут точно уже не работал. Нет в списках.
Люба призадумалась.
– А почему они жили «в стенах гимназии»? Нищие, что ли?
– В то время это была довольно обычная практика. В музее есть несколько фотографий с изображением преподавателей в их комнатах. Жаль, они не подписаны. А наш Рогожин, думаю, был не бедней и не богаче всех других учителей гимназии.
– А как они вообще жили, учителя, в то время? – поинтересовалась Люба.
– Ох, – вздохнула заведующая. – Ну как, как… Когда они у нас хорошо жили? Не умирали с голоду – и то ладно.
«С милым рай и в шалаше, – сказала себе Люба. – Главное, что он ее не бросил». А вслух спросила:
– Где же они жили? В какой комнате? А может, как раз здесь, а, Инга Альбертовна?
– Ну уж чего не знаю, того не знаю.
Кто-то постучал в дверь. Ох, не полиция ли это? Придерживая длинную юбку, Багрянцева помчалась открывать.
На пороге стоял взъерошенный парень, снявший фуражку и нервно разглаживающий свои взмокшие волосы. Строгий мундир, золотистые пуговицы… «Гимназист, – догадалась Люба. – Наверно, семиклассник».
– Добрый день, товарищ! – услышала она за спиной голос.
Обернулась.
Посреди бедной комнаты с печкой, столом, покрытым белой скатертью, и с изящными, но далеко не новыми «венскими» стульями стоял Саша Яблоков, Дианин сосед по парте. На нем были сюртук, серые брюки, жилетка – все скромно, но аккуратно, вылитый учитель.
– Я пришел вернуть вам вашу книгу, – сказал гимназист.
– Прочли?
Гимназист протянул томик Карамзина в красном кожаном переплете.
– Милая, сделай нам чаю, – сказал Саша.