Серебряная свадьба
Шрифт:
С а м а р и н. В общих чертах… рассказал.
Л я т о ш и н с к и й (Серебренникову). Юрий Васильевич выступал в лучших ваших традициях.
С е р е б р е н н и к о в. Не вижу причины для иронии.
С и н и л к и н (Шахматову). Я вам сейчас не нужен? А если Москва будет вызывать?
Ш а х м а т о в. Утром я доложу сам. Идите. Если малейшее известие…
С и н и л к и н (перебивает). Я доложу. (Уходит.)
С е р е б р е н н и к о в (Каштанову).
К а ш т а н о в. Я-то сяду. Чему только это поможет?
Все снова заняли свои обычные места за столом заседаний. Пауза.
С е р е б р е н н и к о в (Шахматову). Ну, Михаил Иванович… Сам начнешь? Или уж я…
Шахматов молчит.
Тогда давай я… (Встал.) В общем, дело печальное, но ясное. Была возможность спасти людей и судно. Любыми средствами! Это должна была подсказать нам совесть коммунистов.
Шахматов посмотрел на Серебренникова, включил селектор. Эфир полон голосов, команд. «Челюскинца» ищут, пытаются прийти на помощь. Морзянка, грохот шторма… Внезапно обрушивающаяся музыка…
Ш а х м а т о в (тихо). Сейчас Троян — наша совесть. Вся его команда. До последнего человека.
С е р е б р е н н и к о в (не сразу, но продолжая свое). Но все-таки мы этого не сделали. Кто-то должен за это ответить? А кто? Должны решать мы. Здесь. Сейчас. Чтобы завтра выйти на пленум с единым решением.
Л о м о в а (испуганно). Николай Леонтьевич… неужели все?
К а ш т а н о в. Руруа, ты моряк. Что скажешь?
Р у р у а. Теоретически…
С е р е б р е н н и к о в. Теоретизировали мы сегодня много. Больше, чем надо. (Каштанову.) Павел Степанович, не смотри на меня как испуганная овечка. Отвечать-то надо?
К а ш т а н о в. Надо.
Л о м о в а. Но кворума же нет… Господи, что я говорю.
С е р е б р е н н и к о в (жестко). Если мы не спросим, спросят с нас. Так что вопрос, по-моему, ясен. (Собрался с духом.) Товарищ Шахматов подмял бюро. Подмял коллективное мнение. И его волюнтаристские решения привели к тому, что «Челюскинец» гибнет. В океане, в шторме. А мы уже ничего не можем поделать.
С а м а р и н. Нет, нет! Надо ждать.
С е р е б р е н н и к о в. А вот ждать мы как раз и не будем!
К а ш т а н о в. Ты уж слишком… Все-таки вопрос не простой…
С е р е б р е н н и к о в (повышая голос). Когда люди нас спросят — все ли мы сделали для спасения «Челюскинца»? А что мы ответим? Ничего не сделали!
К а ш т а н о в (взъярился). Да что ты со своим решением? Чему оно поможет?..
С е р е б р е н н и к о в. Завтра пленум. Предлагаю определить наше отношение к трагедии…
Р у р у а. Трагедии пока еще
С е р е б р е н н и к о в. Мы не страусы, чтобы прятать голову в песок.
Л я т о ш и н с к и й. Что вы всё каркаете!
С е р е б р е н н и к о в. Герман Александрович, вам-то уж надо вести себя тише воды и ниже травы! Есть еще одно обстоятельство…
Л о м о в а. Что за обстоятельство?
С е р е б р е н н и к о в. Михаил Иванович, как вы слышали, не хочет до утра говорить с Москвой. А там беспокоятся, запрашивают…
С а м а р и н. А что мы можем сообщить нового?
С е р е б р е н н и к о в. Москва к утру ждет нашего отношения к событиям. Может быть, не во всех подробностях, но я сообщил. О наших разногласиях…
К а ш т а н о в (хлопнул по столу). Успел! Тебе лишь бы первому доложить.
С е р е б р е н н и к о в (упорно). Мы должны сказать людям, кто виноват в гибели «Челюскинца».
С а м а р и н. Но ведь виноваты… Не кто-нибудь один.
Р у р у а (вскочил). Виноват шторм! Стихия. Запомните, утонуть можно и в пруду! Это знает, каждый моряк! Нельзя задавать такой тон! Мы деловые люди! Да, бывают ошибки. Объективные обстоятельства! План! Недостатки! Героизм! Конкретные задачи. Это наша жизнь. Со всем хорошим и плохим. Нечего выпячивать одно, а закрывать глаза на другое.
С е р е б р е н н и к о в. Героизм — это хорошо, когда его требуешь от других. Вот мне и хочется посмотреть, хватит ли у Михаила Ивановича сил признать, что он был не прав. А, Михаил Иванович?
Ш а х м а т о в (спокойно). Я давно не прав, Николай Леонтьевич.
С е р е б р е н н и к о в. Давай, давай! Что ж ты замолчал?
Ш а х м а т о в. Не прав с того самого дня, что согласился оставить тебя в крайкоме.
Пауза.
Р у р у а (тихо). Ого, схлестнулись маляры!
К а ш т а н о в. Зачем ты уж так, Михаил Иванович?
С е р е б р е н н и к о в (спокойно). Другим первым секретарям я не мешал вроде… А ты, значит, с первого дня на меня нож точишь?
Ш а х м а т о в. Я не умею… точить ножи. Вы ведь не тот человек, Николай Леонтьевич, которого можно увлечь, растрогать, убедить.
С е р е б р е н н и к о в (вскочил, сорвавшись). Ты же — мужик! Что ты говоришь тут жалостные слова. Тебе партией, народом доверен такой край! Четырем Франциям равняемся! Ты — хозяин! А ты какого-то Серебренникова на слезу поймать хочешь? Да я бы на твоем месте…
Ш а х м а т о в (спокойно). Нельзя вам быть на моем месте. Нельзя!
С е р е б р е н н и к о в. Да мне в Москве все равно больше веры.
Р у р у а. «На Серебренникове край держится». Часто это слышишь.
С а м а р и н. Слава богу, не только на нем!
К а ш т а н о в (тоже взорвался, Серебренникову). Мы-то уж знаем, что на тебе держится! «Нельзя! Не соответствует!» Вот весь твой устав. Ты знаешь кто? Ты — иезуит! Тебе лишь бы «не пущать!». Лишь бы ничего не менялось. И как это ты Шахматова пять лет выдерживал?