Серебряная воительница
Шрифт:
Вилли покачала головой.
— Интерпол вмешивается, когда к нему обращаются страны-участницы этой организации, а Фиона вряд ли захочет заявлять. Он замолчал на добрую минуту, задумчиво глядя на каштановые завитки над ухом Джанет. — Занятно… Может, мне поговорить с Принцессой?
— Очень мило с твоей стороны, — улыбнулась Джанет. — А я и не знала, что у тебя есть от нее секреты.
— Моих собственных нет. Но это твой секрет. Если хочешь, я буду нем как рыба. Но афера странная, а Принцесса обожает такие ребусы.
— Ну а если она поймет, что к чему?
— Тогда, глядишь, мы сможем Фионе помочь. Без лишней огласки.
Джанет снова
— Знаешь, мне не хотелось бы быть ей обязанной.
— Ничего подобного. Скорее, тут все наоборот.
— Ты хочешь сказать, это все потому, что я тогда взяла папин самолет и доставила тебя в Глазго, когда ее захватили в замке Гленкрофт? [2]
— Если бы мы не поспели вовремя, ее бы растерзали. То, что ты сумела раздобыть самолет, решило исход игры. Она не из тех, кто будет висеть у тебя на шее и шептать слова благодарности, но если ты попадешь в беду, она примчится на выручку.
2
Рассказ «Спасение принцессы».
— Ладно, тогда поговори с ней, Вилли.
— Она вернется через пару дней, и я ей все расскажу.
В девять утра Жорж Дюран позвонил в парижскую квартиру Модести.
— Ваш мистер Квинн не из тех, кого я назвал бы идеальным пациентом.
Когда зазвонил телефон, Модести стояла перед мольбертом с кистью в руках и пыталась перенести на холст изображение фруктов и цветов в вазе. Модести не отличалась способностями живописца и почти всегда уничтожала свое творение, как только чувствовала, что улучшить холст уже не может, но странным образом эти попытки-провалы оказывали на нее целительное воздействие. Она сказала в трубку:
— Не могу вам посочувствовать, Жорж. Большинство ваших пациентов богаты и привередливы. Квинн беден, хотя тоже, оказывается, капризен. Ну, что показали анализы? Есть какие-то серьезные повреждения?
— Нет. Запястье без переломов, и мы обрабатываем его вовсю. Молодому человеку повезло — у него прочный череп, но сотрясение оказалось сильным, и я велел ему оставаться в больнице еще три дня.
— Он знает, что ему не придется платить?
— Да. Но он требует, чтобы я сказал, где сейчас вы находитесь и как с вами связаться.
— Это ни к чему, Жорж. Спрячьте его одежду, если других способов воздействия у вас не осталось, а потом через три дня отпустите его на все четыре стороны.
— Как вам будет угодно, Модести. Вообще, не помешало бы ввести ему транквилизаторы. У этого мистера Квинна — как говорят англичане — на спине сидит обезьяна.
— Заметила. В наше время этим страдают многие, Жорж.
— Вот именно. И потому мое психиатрическое отделение просто процветает. Большие успехи.
— Для пациентов?
— Порой и для них тоже, — рассмеялся Дюран. — Как поживает очаровательный Вилли Гарвин?
— Нормально. Но сейчас нам не до веселья.
— Ах да, у вас погиб друг. Еще раз примите мои соболезнования.
— Спасибо, Жорж. И за звонок тоже спасибо…
Модести положила трубку и поглядела на холст с веселым отвращением. Хаос. Пародия на натюрморт. Она выдавила из тюбика на палитру еще немножко краски и стала задумчиво смешивать тона. Она никак не могла ответить на какой-то смутный, толком не сформулированный вопрос, который крутился у нее в голове. Вопрос был связан с Квинном. Это тем более раздражало, что она понимала: ответ на него не будет иметь никакого значения. Ни малейшего значения.
Но в глубинах подсознания, там, где логика уже не имела власти, где дремали давние воспоминания, маленький червячок интуиции, отчаянно извиваясь, пытался пробиться наверх, в царство рассудка, и сообщить ей, что она ошибается.
— Обидно, — сказал мистер Секстон. — Если бы мы знали, что на него наткнулась, и так быстро, сама Модести Блейз, я занялся бы этим лично. Эти вспомогательные силы годятся только для самых простых операций.
На другом конце длинного обеденного стола Ангел переместила центр тяжести на правую ягодицу, чтобы немножко пощадить левую, на которой большой и указательный пальцы мистера Секстона оставили синяк. Она чуть поддернула короткую юбку, чтобы сидевший рядом Да Круз мог по достоинству оценить ее ножки. Да Круз был единственным человеком в этом Богом забытом замке, кто пользовался ее симпатией. Он не отличался разговорчивостью, но в нем было что-то возбуждающее. Может, потому что в его жилах текла португальская кровь, на одну четверть разбавленная китайской.
Меллиш, сидевший на другом конце стола, англичанин с лысиной, просвечивавшей сквозь золотистый пух волос, вызывал у нее презрение и своей внешностью, и манерой говорить. Трое косоглазых — японцы или китайцы, — которые готовили еду и убирали, в расчет и вовсе не принимались. Что же касается мистера Секстона, то от одного его вида Ангелу становилось не по себе. Господи, только не он…
Ее беглый осмотр представителей мужского пола не включил лишь человека, сидевшего во главе стола в желтой шерстяной рубашке с красным шейным платком, продернутым в золотое кольцо. Он сидел и жевал кусок сыра, размышляя над репликой мистера Секстона. Полковника Джима невозможно было воспринимать с этой точки зрения. Это был крупный мужчина лет пятидесяти с лишним, с фигурой, напоминавшей грушу. У него была широкая грудь и еще более обширный живот. Широкий вислогубый рот, огромный подбородок и кустистые брови. Порой Ангелу казалось, что полковник Джим пугает ее сильнее, чем даже мистер Секстон.
Ангелу и в голову не пришло бы показывать свои ножки полковнику Джиму, особенно коль скоро справа от него восседала его супруга — лупоглазая Люси со светлыми кудряшками, впечатляющими выпуклостями и вкрадчивым голосом.
Ох уж этот полковник Джим! Ангел мысленно фыркнула. Всем было велено называть его именно так. Кроме, понятно, Люси. Можно подумать, тут какой-то офицерский клуб… Но у него в башке имелись шарики. Он сумел придумать неплохую аферу. Начал в Штатах, а теперь осваивал новые территории в Европе. Ангел надеялась, что у нее будут длительные командировки, но в этом замке можно было околеть от тоски. Полковник Джим торчал тут уже целый год, а они с ним… Она еще чуть подняла юбку и искоса посмотрела на Да Круза.
Между Меллишем и мистером Секстоном сидела Клара в джемпере, юбке и с ниткой жемчуга на шее и доедала «крем-карамель», отправляя маленькие порции десерта в свой чопорный рот. Клара положила ложку и хотела что-то сказать, но осеклась. Как раз в этот момент в пустотах сознания Люси Страйк появилось какое-то подобие мысли, а в таких случаях она тотчас же выражала ее в словах. И Люси не любила, когда ее перебивали. Не любил, когда перебивали его супругу, и полковник Джим. Люси положила руку на запястье мужа и сказала с сильным южным акцентом: