Серебряное озеро
Шрифт:
— Сколько же глупостей вдалбливают человеку в голову! Стоит мне раскрыть рот, как я начинаю врать. Лучше помалкивать, только от морфия у меня язык стал без костей.
— За что вы злитесь на Бога и тем более на Христа?
— Не знаю. По поводу таких материй тебе врут без зазрения совести, а ты потом повторяешь эти враки другим.
— У вас есть доказательства того, что после смерти ваше существование прекратится?
— Нет, а у вас есть доказательства противного?
— Нам эти доказательства недоступны! Так что этот вопрос следует оставить открытым, а не решать его однозначно в вашу пользу. Кстати, вполне вероятно, что если некоторые души готовы к продолжению жизни, то другие подлежат уничтожению, дабы их можно было переплавить. И возможно, в переплавку идут как раз те, кто не верит в бессмертие души. В подобном случае правы оказываются обе стороны. Ведь тот, у кого предчувствие, что ему дана одна-единственная жизнь, и будет иметь только ее.
— Вы считаете это логичным?
— Разумеется! Из частного же нельзя делать выводы общего характера: среди людей встречаются чернокожие негры, но это не значит, что все обитатели земли — негры.
— Почему нужно было приплести сюда негров?
— Ага, это навело вас на мысль о Конго…
— Мне действительно предстоит еще одна операция?
— Конечно! Доктору надо уточнить, что именно у вас повреждено.
— Тьфу ты пропасть…
Больного отвезли на экипаже в
— На чем бишь я остановился? Так вот, я сбежал оттуда в небольшой парусной лодке, предварительно вышвырнув из дому красные туфли, которые застряли на верхушке прибрежной ольхи. Первый месяц осени я провел один в городской квартире, заново обставляя ее по своему вкусу. Поначалу одиночество было восхитительно; я слышал, что супруга наняла меблированные комнаты, но видеться мы не виделись. И вот однажды вечером зазвонил телефон: это был ее голос, ласковый, уступчивый. Мы возобновили отношения, однако съезжаться не стали и, как вам известно, прожили счастливейшую пору своей жизни, которая продолжалась более года. Потом опять начались трения, а история с графофоном и вовсе погубила дело. Видимо, одновременно жена возобновила встречи с подругой, что и явилось истинной причиной разрыва… «Марш Фалькенштейна! Запись фирмы «Нактигаль»!» Затем она сбежала вместе с ребенком, я позвонил, напал на след и снял Дом с привидениями в слабой надежде, что мне удастся заманить пташек обратно в клетку.
Так я снова очутился на прекрасном острове, где жизнь вдруг одним махом сделалась удивительно насыщенной. Я стал готовиться к их приезду, как будто приезд этот был мне обещан. Починил мост, в котором расшаталось несколько планок, — думая не только о детских, но и о женских ножках. Подобрал в траве осколки стекла, чтобы малыш не поранился, когда будет рвать сначала примулы, а потом землянику. Привел в порядок песочницу и подсыпал в нее песка, велел отремонтировать и покрасить качели, прибрать игровую площадку, освежить купальню… Дом окаймляли веранды, и я ходил по ним туда-сюда, выглядывая в окошки и вспоминая различные эпизоды прошлого лета, как чудесные, так и отвратительные. Я видел нас с женой в зале в первое — хорошее — время… как мы сидели вечерами то возле лампы, то у пианино, и я любовался ее юной красой. Но я представлял себе жену и по утрам — в безобразной исподней кофте или в салопе, нечесаную, сгорбившуюся, похожую на ведьму, со спущенными чулками и в стучащих туфлях. Уродина уродиной, хотя сама она считала себя неотразимой. Потом я видел супругу в каком-нибудь некрасивом платье из ткани, напоминающей обои, причем обои из комнаты для прислуги, в цветочек и полоску… и непременно какого-нибудь не идущего ей цвета. Если она при этом не подбирала волосы, лицо ее тоже обвисало, удлинялось и становилось грубым, неприятным, вульгарным, подчеркивающим узкий птичий лобик и глаза навыкате. Когда же супруга ожидала гостей и совершала туалет «для посторонних», она делала высокую прическу и мгновенно обретала новое личико, на ее одухотворенную милую головку было любо-дорого смотреть — что спереди, что сзади. Фигура подчеркивалась тщательно уложенными складками, и цвета всегда были подобраны со вкусом. Это был другой человек… Бродя по веранде, я заглянул в спальную комнату жены и сына: пустая кровать с синим пружинным матрасом, старомодная мебель, занавеси алькова, белая кроватка мальчика бок о бок с материнской (словно ялик у борта корабля), картины на стенах, старые раскрашенные литографии, забытый с прошлого года термометр за окном — все было на месте, кроме них двоих. Я вышел в сад: сирень была в цвету, ятрышник уже отцвел. И тут я заметил на ольхе пару красных туфель: они висели там, как навигационные знаки или морские сигналы, а еще было похоже, будто это застряла вверх ногами, сдвинув носки внутрь, пролетавшая мимо ведьма. Дожди, солнце и зимние снега вытравили с туфель яркую краску и скособочили их, так что они стали еще страшней на вид. Если ты любишь женщину, то стараешься потакать ее желаниям во всем, что не затрагивает твоего достоинства; неблагодарная супруга платит тебе за это презрением и еще поносит тебя за твою доброту. А случись так, что ты пойдешь поперек ее воли, она тут же скажется больной или действительно занеможет, заберет сына и уедет куда-нибудь, только бы насолить мужу, а как от этого страдает ребенок, ее не волнует. Вот она, материнская-то любовь. Гёте, между прочим, сказал: женщина создана из кривого ребра; если попытаться его разогнуть, оно сломается, если оставить как есть, оно изогнется еще сильнее [44] . Тургенев тоже писал: дважды два — четыре, но для истеричной женщины это будет пять [45] . Я бы сказал так: для всякой женщины дважды два будет столько, сколько ей хочется в данную минуту, в зависимости от настроения… Тем временем дни шли за днями, похожие один на другой, в точности как прошлым летом. По-прежнему приходила в семь утра дочка булочника с печевом к кофе, но мне некого было будить в кроватке, предлагая бисквит, чтобы получить в ответ ласку и благодарный взгляд. По субботам приезжал на лодке садовник, и я по-прежнему покупал у него розы и расставлял по вазам в их спальне. Таким образом, я жил с милыми моему сердцу тенями, жил призрачной жизнью в Доме с привидениями. На крыше снова устроились стрижи, зацвела и отцвела земляника, на ней появились первые ягоды, и я отметил лучшие места для малыша. Теперь я более всего скучал по сыну, поскольку его образ оставался чистым и неомраченным: преданный, добрый, благодарный, он всегда жил в любви и мире со своими близкими. Я не склонен к сантиментам и считал, что меня не тронут распри на почве чувств… пока не завел жену и ребенка. Когда супруга вступила со мной в борьбу, я оказался беззащитен против нее, был не в состоянии дать сдачи, бороться не на живот, а на смерть, ибо я слишком сопереживал противнику, чувствовал его собственной шкурой; к тому же, если у меня бывал повод поднять на жену руку, между нами мгновенно вставал сын.
44
Речь идет о следующем стихе из книги четвертой «Западно-восточного дивана»:
К женщине снисходителен будь! Она, из кривого ребра возникая, Не получилась у Бога прямая: Ломается, чуть начнешь ее гнуть. Не тронешь — совсем искривится, и точка!(Перевод В. Левика)
45
Вероятно, имеется в виду следующая цитата из романа Тургенева «Рудин»: «Мужчина может, например, сказать, что дважды два — не четыре, а пять или три с половиною; а женщина скажет, что дважды два — стеариновая свечка».
Этим летом я рассчитывал на следующее. Скорее всего, мои родственники снова пригласят жену совершать с ними морские
Из мансардного окна, вернее, с веранды второго этажа мне было видно их квартиру и верхние паруса белоснежной яхты. Там я обычно и устраивался с подзорной трубой, однако яхта ни разу не направилась к острову — мои родственники предпочитали сразу выходить в открытое море. Иногда я перебирал возможности для их разрыва с невесткой; ведь они не любили мою супругу, симпатии к ней объяснялись скорее ненавистью ко мне, выражавшейся прежде всего в их стремлении повелевать, вмешиваться в мою жизнь, портить ее, и эта ненависть переросла в приязнь к жене. Стоит мне оставить их в покое, избегать интриг и сближения, как она отпадет от них и воссоединится со мной. Она бывает эксцентрична, безапелляционна, с трудом подлаживается под других, а положение гостьи обязывает, тут требуется проявлять такт, внимательность, гибкость. Более всего мой расчет основывался на ребенке, ведь даже любящие детей люди зачастую с трудом переносят чужих отпрысков, а матери куда более чувствительны к нареканиям по поводу своих детей, чем по поводу самих себя. Для разлада достаточно малейшей искры. Эрик, например, любит, чтобы в кофе было совсем мало сливок; а тут какая-нибудь тетенька нальет ему слишком много, он и закричит; поднимется скандал, дескать, испорченный ребенок, начнут выяснять отношения, бах-трах! и все такое прочее.
Пока я строил свои расчеты, лето шло на убыль; дни нанизывались друг за дружкой, как жемчужины в бусах, — тихо, покойно, немного тоскливо и в то же время не без приятности. Один-единственный раз я принимал гостей. Я не мог выпроводить их вон, да и приезд их был каким-никаким развлечением, тем не менее они нарушили уклад моей жизни. Заметил я это только наутро, когда выяснилось, что они потоптали клумбы, оборвали все мои веревки и не сохранили моих паутин, так что пришлось потратить целый день на восстановление прежней атмосферы. Как ни странно, когда один из гостей сел за фортепьяно, оно отказалось играть для постороннего: у инструмента стали западать клавиши — то ли от сырости, то ли по какой-либо иной причине; возможно, он просто соскучился по хозяйке.
Земляника на пригорке между тем высохла, зато появилась малина, но и она сошла; куча песка постепенно разносилась ветром, у качелей высохла смазка, так что они ужасающе заскрипели, стоило мне однажды покачать их, а в другой раз, при сильном ветре, целую ночь ныли и визжали — точно плакали.
И вот пришла пора собирать вещи. Я покинул остров, однако у меня осталось полное впечатление, будто я провел лето не один, а с семьей, живя в свое удовольствие и без излишних беспокойств.
Все было кончено, я возвратился в город, и тут произошло вот что…
Больной, похоже, потерял нить воспоминаний и опять впал в забытье; за это время пришел врач и поставил диагноз: антонов огонь с начинающейся горячкой, иными словами, близкий конец. После перевязки раны музейщик пробудился и, узнав старого друга, спросил:
— Надежды нет?
Доктор покачал головой.
— Значит, пора доложить тебе мое мнение, которое ты вроде бы и так знал, но о котором я на самом деле никогда не заикался… Наконец-то я уберусь с этого света! Наконец-то смогу отвернуться от этой жизни, обрести независимость, стать недосягаемым. Теперь я могу раскрыть свою душу — сам понимаешь, каждый день себе такого позволить нельзя, тем более если у тебя жена и ребенок. А рассказать я тебе хотел о том, в какого невероятного лицемера превратила меня боязнь потерять кусок хлеба и повышение в чине. Я всегда считал, что болезни происходят от разложения тканей и соков, порождающего микроорганизмы, которые, в свою очередь, могут передавать заразу. Бактерии суть конечный продукт, возникающий в результате самозарождения, возможность которого уже доказана для простейших организмов, тех, что размножаются не яйцами и не спорами. Я двадцать с лишним лет провел за микроскопом и ни разу не видел споры или бактерии, хотя воздух должен кишмя кишеть ими. Зато я всегда различал в пыли на предметном стекле кремний, углерод, железо и крахмал. Стоит только пастеровой жидкости соприкоснуться с раскаленным воздухом, и этот воздух вместе с потенциальными спорами и бактериями утрачивает свою жизненную силу. Вот я и просветил тебя!.. А еще я никогда не верил в обезьяну, как не верил, что вы, врачи, досконально изучили физиологию тела. Печень играет роль термостата, я хочу сказать, помимо выработки желчи; селезенка вырабатывает панкреатический сок [46] ; почки совершенно непроницаемы, или, ежели по-французски, imperm'eable, они вроде каучука, а потому никоим образом не могут заниматься очисткой воды, которая проходит через все тело, служащее ей в виде дренажной канавы, и, не попадая в почки, оказывается в легких; на самом деле у нас не два, а четыре круга обращения жидкости, потому что сосуды с лимфой и хилусом [47] тоже суть полноценные системы обращения; костный мозг вовсе не создает красные кровяные тельца, а восстанавливает кости; мозг — это железа, которая удаляет продукты горения, оставшиеся после использования материи органами чувств, а многочисленные его нижние ответвления служат целям, пока не изученным; кора головного мозга предназначена отнюдь не для размышлений, потому что, если какой-нибудь подмастерье огреет приятеля по башке пустой бутылкой, тот, очнувшись, будет думать не лучше и не хуже прежнего; а что там без капли жидкости проводят по своим трубочкам нервы, этого электроскоп не обнаруживает. Вы совершили большую ошибку, уйдя от использования простых целебных средств, или симплексов, ведь, скажем, когда при дизентерии желчь перестает выполнять свои функции, начинается процесс гниения. По сути дела, желчь служит для тела антисептиком… разумеется, помимо растворения жиров и прочих веществ… так что, если нам не хватает желто-зеленой горечи в виде желудочного сока, мы заменяем ее желто-зеленой горечью полыни. Тебе такой подход кажется ненаучным, но я могу доказать численно: желчь, кроме всего прочего, содержит билипразин, формула коего C 16H 22O 5+N 2O, а полынь содержит абсентин — тоже с формулой С 16Н 22O 5. Эти цифры говорят сами за себя. А знаешь ли ты, где растет полынь? Так вот, если тебе попадутся в лесу заросли полыни, знай, что на этом месте кто-то отложил экскретин, основу которого составляет желчь. Желчь воплощается в полынь! Таков круговорот природы, симбиоз животных и растений, выраженный в формуле С 16Н 22O 5…
46
Поджелудочный сок, который на самом деле выделяется поджелудочной железой.
47
Хилус, или млечный сок, представляет собой жидкость, содержащуюся в лимфатических сосудах кишечника.