Серебряные ночи
Шрифт:
Но все изменилось. Теперь она не ведает о том, что справедливое возмездие обманутого мужа совсем скоро постучится в ее дверь.
– Что ты себе места никак не найдешь, Адам? – с деланным удивлением вскинула голову Софи, устроившаяся в уютном кресле около камина в своей спальне. – Не ты ли говорил, что одно из главных достоинств женщины, которое всегда тебя восхищает, это спокойствие? Вот я теперь совершенно спокойна и всем довольна, а ты не можешь посидеть ни минуты!
– Да, с тобой произошли совершенно невероятные изменения, – не без ехидства заметил Адам и нагнулся,
– Какой чудак! – рассмеялась она в ответ. – Почему тебе понадобилось мое разрешение?
– Мне кажется, я буду чувствовать себя виноватым, если оставлю тебя, – сконфуженно признался Адам. – Но Борис говорит, стая волков просто одолевает Тальму.
– И вы хотите их перестрелять, – понимающе улыбнулась Софья, устремив взгляд за окно. Холодный и ясный день был в полном разгаре. – Мне тоже очень хочется. Я ведь ни разу не охотилась в этом году.
– Но ты не можешь, поэтому я тоже не поеду, – решительно произнес Адам.
– Нет, ты просто обязан ехать! Я настаиваю, Адам! Мое нелепое полусонное состояние не дает мне права держать тебя на привязи. Не знаю даже, когда я снова окрепну, – несколько невпопад завершила она.
– Но ведь прошло всего немногим больше недели, – напомнил Адам.
– Я понимаю, – вздохнула она. – Просто слабость для меня совершенно непривычное состояние. – Детский крик из люльки в углу комнаты мгновенно выдернул ее из кресла. Судя по этому движению, она была полна энергии. – Ах, mon petit, ты опять проголодался? – Склонившись над люлькой, она подхватила малыша на руки и расцеловала в пухлые тепленькие щечки. – Отправляйся с Борисом, Адам. Сейчас у меня вполне хватает чисто женских занятий.
– Пожалуй, что так, – нежно улыбнулся он. – Думаю, у нас займет это не больше трех дней.
– Нет уж, пожалуйста, не возвращайтесь, пока не перестреляете всю стаю, – с шутливой твердостью возразила Софи. – И не делай вид, что ты удовлетворишься меньшим! – Она вернулась в кресло, расстегнула кофточку и дала грудь жадно вертящему головкой малышу.
Тень дурного предчувствия опять промелькнула в сознании Адама, глядящего на благостную картину, которую они собой представляли, – такое совершенное умиротворение, искушающее недобрую судьбу. Достаточно малейшего толчка, чтобы вся эта картина раскололась, превратилась в мириады несчастий и слез. Взяв себя в руки, он решительно выбросил из головы бессмысленные страхи, поцеловал Софи и погладил сына по щечке.
– Если ты уверена, что не будешь страдать от одиночества, тогда я, пожалуй, пойду собирать вещи.
– Я буду скучать по тебе, но у меня остается grand-pere. – Глаза ее озорно сверкнули. – Он-то никогда не сердится, когда я жульничаю в карты.
– Вероятно, если бы он раньше начал сердиться, то мог бы предостеречь тебя от такой дурной привычки, – заявил Адам, направляясь в свою гардеробную. – Ты не знаешь, куда чистильщик подевал мои охотничьи сапоги?
– Разве их нет под вешалкой?
– А, да, уже нашел. – Нетерпение, прозвучавшее в его голосе, заставило Софи улыбнуться, хотя улыбка и получилась немного завистливой. Ей было хорошо знакомо такое нетерпеливое возбуждение. Провести несколько дней в седле в погоне за стаей коварных волков, что требует недюжинной храбрости и смекалки, – поистине сильнейший соблазн, особенно после того как просидишь сиднем неделю безвылазно.
Она спустилась вниз проводить его и долго стояла в дверях, махая рукой вслед удаляющимся всадникам – Адаму, Борису и еще четырем крестьянам, взятым в качестве оруженосцев.
– Какое грустное лицо! – сочувственно усмехнулся старый князь. – В следующий раз ты тоже сможешь поехать, – умиротворяюще добавил он.
На улице похолодало. Все вернулись в дом. Григорий запер на засовы входную дверь. Дом показался странно опустевшим. Софи даже невольно передернула плечами. Что за глупость чувствовать себя такой покинутой… такой беззащитной – всего лишь потому, что Адам уехал на охоту.
В глубоких сумерках несколько всадников с двумя громыхающими пустыми каретами позади свернули на дорогу меж тополей, ведущую к усадьбе. Листва на деревьях уже облетела. Они ехали молча; под копытами коней чавкала густая грязь, летом превращающаяся в пыль. Кавалькаду возглавлял князь Дмитриев. Его солдатам хорошо была знакома жестокая гримаса, застывшая на лице генерала, – предвкушение удовлетворения от серьезного дела, близящегося к завершению, несмотря ни на что.
Господский дом затих с приближением ночи. Дмитриев подал знак одному из своих людей. Тот спрыгнул с коня и принялся громко колотить в здоровенное железное кольцо, висящее у входа. Наверху распахнулось несколько окон, в которых показались бледные пятна человеческих лиц; они с явным изумлением обнаружили внизу внушительный вооруженный отряд, угрожающе расположившийся на дорожке перед домом. Князь Голицын медленно вышел в прихожую, держась рукой за сердце; дурное предчувствие теснило грудь. Люди, не имеющие на то законного права, никогда не стали бы так настойчиво колотить в дверь. Софи с младенцем на руках выбежала на верхнюю площадку лестницы и широко распахнутыми глазами смотрела, как Григорий, повинуясь указанию князя, отодвигал засовы.
В прихожей появилась внушительная фигура князя Дмитриева. Он сразу же увидел свою жену – с распущенными по плечам волосами, в крестьянском домотканом сарафане, с ребенком на руках. Несколько долгих мгновений он словно впитывал в себя этот образ. Софи, почувствовав недоброе, не могла пошевелиться. Потом Дмитриев обратил внимание на заметно трясущегося старика.
– Я приехал за своей женой, – объявил генерал своим обычным холодным, бесстрастным тоном. – Не пытайтесь помешать мне. У вас нет на это права, а у меня как раз есть полное право принять необходимые меры по отношению к неверной жене.
Князь Голицын пришел в себя.
– Князь Дмитриев, – воскликнул он, делая шаг вперед, – я не позволю вам забрать Софью Алексеевну из моего дома. Страдания, которых она натерпелась от вас в прошлом…
– Она – моя жена! – с расстановкой повторил Дмитриев, по-прежнему не повышая тона. – Сколь бы я ни сожалел об этом, она преступница, и как муж я намерен примерно наказать ее за измену и за ее маленького ублюдка.
– Нет! – ужаснувшись ненависти и злобе, с которой были произнесены эти слова, вскинул протестующе руки Голицын. Мгновенно сверкнула сталь. Старик медленно повалился на пол; плечо его обагрилось кровью.