Серебряные слезы
Шрифт:
Лето мое прошло так, как я и предполагала. Тихие библиотечные залы, запах книг, шепот скучающих библиотекарш за стойкой, скрип выдвигаемых и задвигаемых ящиков в отделе каталогов, ноющие в суставах пальцы – приходилось много записывать. Еще незримые беседы с Лосевым, Бердяевым, Федоровым, Владимиром Соловьевым... Еще стихи и проза – все то, что касалось ангелов. Ангел в русской литературе начала двадцатого века как символ смерти, как символ любви, творчества... Метафоры и прочая, и прочая...
В
Но в десятых числах стало немного легче, и он подошел ко мне.
– Помните наш последний разговор? – спросил он.
– Какой? Это когда вы посылали меня к нашему юристу?
– Да ну вас, Елизавета Аркадьевна... Когда мы говорили о научной работе, которую вы пишете!
– Ах, тогда...
– Вот-вот, – удовлетворенно кивнул он. – Мы говорили о Калугине и его романе «Бледный ангел». Он, конечно, интересный, но будет еще интереснее, если вы съездите по одному адресу. Вы что-нибудь знаете о самом авторе?
– Ничегошеньки. Умер в тридцатых или сороковых годах двадцатого века – больше никаких биографических сведений.
– Детка, я вам предлагаю немного покопаться в прошлом. Вам это будет интересно и полезно, потому что о прочих авторах уже писано-переписано и надобно нечто новенькое. Небольшое открытие...
– Да? А сами вы этим не хотите заняться?
– Нет времени, – блеснул стальным взором мой босс. – И потом... особых сенсаций я вам не обещаю. Просто говорю – будет интересно...
А я-то, наивная, поверила, будто он может поделиться со мной чем-то ценным!
– Так вот... В ближнем Подмосковье, минутах в тридцати на электричке от трех вокзалов, в собственном домике доживает свой век внучка Калугина. Презанятная старушка... У нее могут храниться какие-нибудь архивы.
– Я бы съездила, – согласилась я. – Тем более – всего тридцать минут... Но, Викентий Петрович, скажите, как вы умудряетесь обо всем знать? Тем более про какую-то старушку в Подмосковье... Признайтесь, вы – бог?
– Елизавета Аркадьевна, душенька, я ненавижу комплименты, – взмахом стальных бровей остановил меня Викентий. – Я уже начинаю подозревать вас в том, что вы нарочно изводите меня таким образом. В тихом омуте черти водятся...
– Вы посмотрите, как интересно получается – и ангелы, и бог, и даже черти в омуте... – мечтательно протянула я.
– Короче – вот вам адрес и не мучайте меня больше. У меня, между прочим, голова третий день болит...
– Но откуда у вас адрес?
– У меня племянница там живет. Все очень просто, дитя мое!
Он ушел, а ко мне подскочила Аглая.
– Как ты с ним говоришь, как говоришь! – прошептала она с ужасом и восторгом, оглядываясь по сторонам – нет ли кого поблизости. – Я так не могу... Мне кажется, он бы меня сразу же уволил! И еще мне кажется, что он к тебе неравнодушен.
– Милочка, опомнись – Викентию шестьдесят восемь лет.
– Нет, но он же тоже человек...
– Все гораздо проще: как правило, у людей, обладающих властью, есть скрытый пунктик – они немного мазохисты. Наш Викентий с утра до вечера на всех рычит, и ему хочется, чтобы и его кто-нибудь помучил. Совсем немного, в рамках дозволенного.
После вступительных экзаменов наступило небольшое затишье, и я отправилась в небольшой подмосковный городок. Ехать действительно пришлось недолго, и вот я сошла с электрички на одной из маленьких станций. Внучка Калугина, как выяснилось, жила на самой окраине. Здесь стояли одноэтажные деревянные домики, обнесенные заборами, за которыми раздраженно лаяли собаки, узкие тропинки виляли вдоль Яузы, уводя меня в высокие камыши... Я едва не заблудилась, но потом каким-то непостижимым образом сумела выбраться на нужную улицу. Вернее – улочку...
Я увидела дом под номером два, а внучка Калугина жила в восемнадцатом. Приободрившись, я решительно зашагала вперед – потому что солнце уже начинало клониться к горизонту. Надо было поспешить, я слишком много времени потратила на поиски нужного направления.
Никого на дороге не было, лишь, немилосердно пыля на разбитом асфальте, изредка проезжали мимо машины. Вдоль тротуара (если можно так назвать узкую песчаную тропинку, проложенную вдоль бесконечных зеленых заборов) росли яблони, и иногда мне под ноги падали скукоженные мелкие плоды с темными бочками.
«Вот и лето прошло», – машинально подумала я. Еще одно лето в моей жизни. Что ждет меня дальше? Скорее всего, ничего. Череда пустых скучных дней, заполненных только работой. «Которую я очень люблю», – сурово одернула я себя.
Оранжевое вечернее солнце трепетало в листве, и вдруг, на этой тихой подмосковной улочке, которая вела меня к какой-то неизвестной старухе, которая, бог весть, согласится ли принять меня, я ощутила странный восторг и волнение, как будто в самое ближайшее время моя жизнь изменится и что-то произойдет. Неизвестно – плохое ли, хорошее, но обязательно произойдет.
Дом шесть, дом восемь... Двенадцатый растянулся длиннейшим забором, показавшимся настолько бесконечным, что я вдруг забеспокоилась, дойду ли сегодня до своей старушки.
Но вот и он, наконец, – номер восемнадцать, небрежно нарисованные масляной краской две цифры.
Я поискала звонок у калитки, но ничего такого не обнаружила. И вообще, калитка оказалась открытой, стоило только слегка толкнуть ее ладонью. Я вошла в сад, заросший и неухоженный, и по тропинке пошла к дому, вглядываясь вперед сквозь кусты давно отцветших сирени и жасмина.