Серебряные слезы
Шрифт:
«А есть тут кто-нибудь вообще? – неожиданный страх напал на меня. – Иду неизвестно куда! Сейчас наткнусь на мумифицированный труп старушки, усопшей в одиночестве позапрошлой зимой... И буду потом остаток жизни лечиться у психоаналитика!»
Дом был старый, двухэтажный, с большой верандой и столом, на котором кипел электрический самовар. Клубы пара, поднимавшиеся над самоваром, сразу же успокоили меня – значит, место обитаемо.
– Есть кто-нибудь? – решительно воскликнула я.
Дрогнула кружевная, кипенно-белая
– Добрый вечер. Меня зовут Елизавета Аркадьевна Синицына.
– Чем могу служить? – тихо прошелестела старушка.
– Вы Нина Ивановна Крымова, внучка Андрея Калугина? Я, собственно, приехала к вам как к внучке этого писателя, поскольку занимаюсь сейчас исследованием, посвященным русской литературе начала века... – принялась я подробно ей объяснять, кто я и что мне надо. Но старушка неожиданно быстро поняла меня, словно к ней чуть ли не каждый день являлись с визитами литературоведы и филологи.
– Да, я Нина Ивановна, внучка того самого писателя, – спокойно кивнула она. – Что ж, проходите. Не хотите ли чаю? Я как раз собиралась пить чай с вареньем. Вы какое больше любите?
– Вишневое, – сказала я, вдруг почувствовав себя почти как дома.
– Без проблем, – тихо прошелестела она.
Мы расположились на веранде – самовар как раз вскипел, и я стала рассказывать Нине Ивановне о себе – чем занимаюсь, откуда у меня ее адрес... Она слушала меня благосклонно, кивала головой, потом сказала, что хорошо знает Викентия Петровича, поскольку племянница оного живет за соседним забором. Словом, мы очень быстро расположились друг к другу. Варенье было выше всяких похвал.
– Я долго ждала, что кто-нибудь придет насчет наследия моего покойного дедушки, – сказала Нина Ивановна. – В самом деле, что мне делать с его бумагами? Выбросить жалко, отдать в какой-нибудь музей – так я не знаю, в какой, как именно это делается... Хотя, мне кажется, особой ценности в документах нет. Старые письма, черновик его романа. Андрея Дмитриевича Калугина то есть. Да и не бог весть каким гением он был, если не во всякой энциклопедии его имя можно найти...
– Узким специалистам он хорошо известен, – поспешила вставить я.
– Ну, разве что узким... – махнула рукой старушка. Она выглядела очень опрятной, чистенькой, и от нее ощутимо пахло какими-то старыми духами – то ли «Вечерней Москвой», то ли еще чем-то подобным... Она мне очень нравилась, в ней было то рассудительное спокойствие, которое нынче редко в ком встретишь.
– Черновик романа «Бледный ангел»? – переспросила я.
– Да, сейчас принесу...
Это уже было удачей –
Нина Ивановна притащила кучу бумаг, и я принялась копаться в них. Множество писем, и среди них, кажется, одно (о, несомненная удача, если я не ошибалась!) принадлежало перу Максимилиана Волошина, а другое было посланием Александра Блока. А вот и роман Калугина – стопка пожелтевших страниц текста с дореволюционным правописанием.
– Отлично, – сказала я, с наслаждением перебирая бумаги. Они представляли несомненный интерес. Особенно для меня.
– Вот и хорошо, – благодушно кивнула старушка. – Забирайте себе. На здоровье.
– Как?! Вы отдаете мне все это? Вот так, просто...
– Вот так, просто. Мне-то оно зачем? А вам как специалисту очень даже пригодится. У меня пропадет, окажется на свалке рано или поздно, а вы сохраните, найдете применение. Что нужно, отдадите в музей какой-нибудь...
– Спасибо, что вы мне доверяете, – покраснела я.
– Да не за что! – махнула она рукой.
В это время на перила веранды шлепнулось несколько тяжелых капель.
– Дождь, – задумчиво произнесла Нина Ивановна. – И наверняка затяжной. Как незаметно прошло лето...
– Да, – растерянно произнесла я. – А я зонтик забыла...
– Ну, это ерунда, – великодушно сказала моя старушка. – Переждите дождь здесь, я же вас не гоню...
Нина Ивановна пригласила меня в дом, но я отказалась – было так приятно и грустно смотреть на сад, который поливал августовский дождь. Тогда она зажгла свет на веранде, принесла мне теплую шаль, которая тоже пахла духами времен соцреализма.
– Хотите наливки? – вдруг предложила хозяйка. – У меня есть рябиновая, прошлого года... Очень хорошо согревает.
– А давайте! – решила я пуститься во все тяжкие.
Нина Ивановна принесла бутыль из толстого темного стекла, и мы вместе выпили по рюмочке, глядя на темнеющий сад. Она рассказывала о своих родителях, потом о раннем детстве. Темнело, мошки вились вокруг лампы. Дождь немного стих. Нина Ивановна перешла в своем повествовании к событиям ее молодости, заговорила о первом знакомстве с покойным мужем.
– Господи, уже поздно! – спохватилась я. – Я, пожалуй, пойду...
Где-то далеко шумели электрички.
– Дело ваше, конечно... – заволновалась моя собеседница. – Но, может быть, вы останетесь? Одиннадцатый час... Если честно, мне страшно отпускать вас одну. Я бы вас проводила до электрички, но, боюсь, не дойду...
– Вот еще, провожать меня!
И тут, как назло, снова припустил дождь. Сад стоял темный и мокрый, и мне вдруг стало страшно выходить в него.
– Оставайтесь, – решительно произнесла Нина Ивановна. – Комнат у меня много, переночуете. В прихожей телефон – позвоните, предупредите своих домашних.