Серебряный бумеранг
Шрифт:
— Сперва пытать хотели: ногти рук-ног вырывать с корнями, разные нежные места прижигать раскалённым железом…. А потом резко передумали, устроили допрос с применением «детектора лжи». Слышал про такую штуку?
— Конечно, слышал, даже статью — в толстом журнале — читал. В ней заслуженный и уважаемый академик уверял, что этот умный прибор невозможно обмануть, он, мол, сразу чувствует, когда ему говорят неправду. О чём тебя спрашивали-то?
— Нохальмаль, битте! — допив пиво, громко обратился Денис к пробегающему мимо официанту. — О чём спрашивали? Да обо всём: где и когда я родился, иностранный разведчик я, или нет, где мы с тобой познакомились, люблю ли я русскую водку, поддерживаю
— А ты?
— Что — я? Честно ответил на все двести семьдесят два вопроса. Во всех случаях умный прибор подтвердил, что я говорю чистую правду. Вот так-то…. Один пожилой тип с профессорской бородкой потом всё удивлялся, мол: — «Первый раз сталкиваюсь с таким редким случаем, когда испытуемый ни разу не соврал…». Отпустили, понятное дело. Франц Шульц — штурмбанфюрер СС, криминалдиректор Службы охраны и предотвращения покушений четвёртого Управление РСХА — даже лично, минут пять-шесть, извинялся передо мной…
— Как же это, командир? — не поверил рассудительный Третьяков. — Ты им всю правду рассказал?
— Как говаривал один занятный паренёк: — «Правду говорить, оно легко и приято!»…
В назначенное время к высокому крыльцу санатория подъехал ухоженный чёрный «мерседес», из которого вылезли три высоких и широкоплечих молодых человека, одетых в штатскую одежду: длинные — до пят — кожаные чёрные плащи, широкополые чёрные шляпы, белые шарфы, небрежно накинутые на толстые бычьи шеи.
— Сеньор Рамос? — небрежно спросил паренёк, поднявшийся с переднего сидения автомобиля. — Очень приятно. Садитесь на заднее сиденье, идальго, по середине.
Денис влез в автомобильный салон, пахнущий хорошим табаком и дорогим мужским одеколоном. Двое других молодых людей тут же крепко стиснули его своими кожаными боками.
Машина, негромко чихнув, тронулась и медленно покатила в сторону моря.
— Сейчас вам завяжут глаза. Не обижайтесь, кабальеро, но так надо! — не оборачиваясь, солидно сообщил с переднего сиденья главный «кожаный плащ».
Его товарищ достал из кармана плотную чёрную повязку, крепко завязал Денису глаза, пошарил рукой вдоль повязки, проверяя надёжность и действенность этого ограничителя зрения.
«Да, во все времена и у всех народов Власть Предержащие обожали, обожают, и будут обожать — колотить дешёвые понты!», — с философской грустинкой подумал Денис…
Первые десять минут машина ехала по отличному асфальту, потом, судя по участившимся колебаниям рессор, свернула на второстепенный просёлок.
Он решил ещё раз разложить в своей голове «по полочкам» информацию о человеке, с которым ему предстояло встретиться. Впрочем, достоверной информации было до обидного мало.
«Итак, начнём!», — мысленно потёр Денис ладонью о ладонь. — «Борман появился на „Олимпе“ Рейха внезапно, словно бы — из неоткуда…. Точно известно, что весь 1924 год он провёл в тюрьме за участия в кровавых уличных беспорядках, где и заработал свой знаменитый кривой шрам на щеке. А потом он стал канцлером НСДАП…. Как? Никто толком не знает. Гитлер вдруг за что-то всерьёз рассердился на Гесса. На своего ближайшего друга и старого соратника, которому разрешал называть себя по имени и на „ты“. Гесс — канцлер НСДАП, старая, видавшая виды лиса — это сразу почувствовал. Что произошло дальше — общеизвестно…. Пришлось думать, кого вместо Гесса посадить в кресло рейхсканцлера. Неожиданно для большинства, выбор фюрера пал именно на Бормана — серую незаметную мышку, который не терпел публичности и, даже, от фотографов постоянно прятался за спинами соседей. Небольшого росточка, полноватый, непрезентабельный, круглоголовый, неразговорчивый, неуклюжий, недоверчивый.… Став рейхсканцлером, Мартин Борман совершенно не изменился: в быту, такое впечатление, стал ещё скромней, в поведении — ещё молчаливее, подозрительнее, мрачнее. Этого никто не понимал, Бормана стали всерьёз бояться…. Только один Гитлер довольно ухмылялся в усы и был с рейхсканцлером приветлив и любезен, но — очень даже в меру, без перебора и видимой теплоты…. Борман же служил своему фюреру как старый верный пёс, ничего не требуя взамен. Рассказывают, что фанатизм рейхсканцлера иногда даже переходил все границы разумного: по его приказу в места, где Гитлер планировал выступать перед народными массами с приветственными речами, пересаживали взрослые деревья — чтобы фюреру, часом, не напекло голову…. Всё это происходило совершенно незаметно, само собой. Рейхсканцлер тщательно и скрупулёзно вел повседневные бумаги, готовил тезисы к программным речам, когда его просили, то, смущаясь и краснея, давал краткие, но дельные советы. Он всегда был при деле, работая по пятнадцать часов в сутки, без всяких выходных и праздников…. Но однажды Борман заболел и слёг на три дня. „Я остался без рук! Встала вся работа! Борман болен, а все остальные — абсолютно бесполезны!“ — публично заявил Гитлер…. Только после этого случая элита Рейха начала осознавать, кто имеет на фюрера реальное влияние. Гитлер, скорее всего, это тоже понимал, но данная ситуация его полностью устраивала.… Вот, собственно, и вся информация. Не густо…».
Прошёл час, другой…. Вдруг, в приоткрытое боковое окошко автомобиля ворвался свежий запах моря, становясь с каждой минутой всё острее, острее…
Машина остановилась, невидимые «кожаные плащи» подхватили Дениса под локти, повели куда-то. Высокие, выщербленные местами ступени, ведущие по крутой спирали неизменно вверх…. Сопровождающие, наконец, остановились, вежливо усадили его на табурет, аккуратно сняли с глаз повязку, старательно застучали каблуками по ступеням, спускаясь вниз.
Постепенно вернулось зрение: полутёмный круглый зал с высоким потолком, неаккуратный громадный камин, пылающий по середине помещения, возле камина застыла невысокая фигура в мешковатой чёрной одежде. У высокого стрельчатого окошка угадывался силуэт второго человека, сидящего за большим письменным столом и что-то увлечённо отмечавшего карандашом на большом листе белого ватмана. В зале главенствовала зыбкая тишина, нарушаемая только редким выстрелами угольков в камине и странным глухим шипением.
«Похоже, что это какой-то очень старинный маяк на берегу моря», — решил про себя Денис.
Человек в чёрном задумчиво поворошил кованой кочергой аметистовые угли в каминной топке, потом аккуратно поставил кочергу на специальную подставку, обернулся…
«Ну, и нечего особенного», — хмыкнул про себя Денис. — «Круглое добродушное лицо пожилого дядюшки-бюргера из заштатной немецкой провинции. Шрам на щеке? Да, мало ли что, может, это его норовистая лошадка лягнула, когда он ей специальным гребешком расчёсывал густую гриву. Или злой домашний белый гусь ущипнул несчастного дядюшку за щеку — во время насильственного кормления грецкими орехами…».
Борман был одет в мешковатые, явно старые, чёрные мятые брюки и чёрный ношеный флотский бушлат, застёгнутый на все пуговицы. На ногах всемогущего рейхсканцлера красовались разношенные армейские ботинки, оснащённые почему-то белыми шнурками.
«Смотритель маяка» подошёл ближе, остановился, не дойдя несколько шагов, вскользь улыбнулся и протянул руку:
— Здравствуйте, сеньор Рамос!
Денис торопливо вскочил с табурета, крепко пожал руку «доброго дядюшки».
— Хайль, партайгеноссе!